Светлый ум и белый север, голубая полынья.
На строфе засохший клевер и вблизи исполнен я.
Ваши руки не согреты на гарцующем огне.
И чужие сигареты позабыты на окне.
И с печалью иноверца не принявшего молитв,
В Ваше маленькое сердце напеваю что болит.
В Екатеринбурге принцу в пионерские лета
И царице по гостинцу подарила суета.
От свинцового процесса жемчуг пурпурный в углу,
Убиенная принцесса рядом с куклой на полу.
И растерянная свита разбежалась, разбрелась.
И поэты все убиты и над нами ваша власть.
Эти грустные поэты, что как воздух и вода,
Словно в Библии пометы возвращаются всегда.
А монахи и монархи новоявленных баронов
Закоулками епархий травят ласковый народ.
Дед мой попик многодетный с пистолетом у виска
Повторяет стих заветный с комиссарского баска.
Не спешите, разрешите, перестроим две струны.
Не имеет небожитель ни тревоги, ни вины.
На строфе засохший клевер и вблизи исполнен я.
Светлый ум и белый север, голубая полынья.
Light mind and white north, blue wormwood.
In the stanzhah dried clover and near I was filled.
Your hands are not warming on the glossy fire.
And other people's cigarettes forgotten on the window.
And with the sadness of an innocer not taking prayers,
In your little heart sissing what hurts.
In Yekaterinburg, Prince in Pioneer Summer
And the queen in the hotel presented a bustle.
From the lead pearl process purple in the corner,
The killed princess next to the doll on the floor.
And the confused retinue was shattered, scattered.
And the poets are all killed and your power over us.
These sad poets that like air and water,
Like in the Bible, the litter is always returned.
And monks and monarchs of the newly connected barons
Scalks of the dioceses etched a tender people.
Grandfather My Pop Motion with a pistol at the temple
Repeats verse cherished from the Commissar Basque.
Do not hurry, allow, rebuild two strings.
There is no careman or anxiety or guilt.
In the stanzhah dried clover and near I was filled.
Light mind and white north, blue wormwood.
