Мне приснился Владимир Высоцкий
Как пророк, как щемящая суть,
И пронзил он надрывом высоким
Мою мерно дышащую грудь.
Словно тысячи тысяч оркестров
Разодрали мелодии плоть.
Миллионы нещадных маэстро
Стали палочкой сердце колоть.
Будто бич резал напропалую,
Оставляя рубцы на челе,
Этот ритм. А цена поцелуев
Нам известна две тысячи лет.
И слова зазвучали, как клекот
Пораженного насмерть орла,
Резанули до горла от легких,
И ворочалась совесть и жгла.
Я увидел, как он изначален,
Облекая в простые слова
Наши муки и смех, и печали,
Как повинна его голова.
Застывают в молчаньи зловещем
Власть и Суд, не простив ничего.
Несчастливый становится вещим -
Это счастье для паствы его.
А за грубостью, как ни усердствуй,
Проступает, печалью дыша,
Уязвимое нежное сердце,
И трепещет живая душа.
Если падает бард и скиталец,
Раскидав свои руки, как стерх,
То все ложи пока свои пальцы
Поднимают с улыбками вверх.
И сквозь маски и тон скомороший
Боль сочится не день и не год...
Умирает он не понарошке,
Но из праха опять восстает.
На подмостках судьбы и театра
Исступленно хрипит на весь свет
Осужденный на жизнь гладиатор,
Обреченный на вечность поэт.
I dreamed of Vladimir Vysotsky
As a prophet, like a nicer essence,
And he pierced the tall
My breathing breasts.
Like thousands of thousands of orchestras
Torn melodies flesh.
Millions of merciless maestro
They began to stab their hearts with a wand.
As if the scourge cut it all over
Leaving scars on the chela,
This rhythm. And the price of kisses
We have known for two thousand years.
And the words sounded like a scream
Struck by the eagle to death,
Cut to the throat from the lungs,
And the conscience and burned.
I saw how he was originally
Put on simple words
Our torment and laughter, and sorrows,
How guilty his head is.
Freeze in silence sinister
Power and the court, without forgiving anything.
Unlucky becomes a prophetic -
This is happiness for his flock.
And for rudeness, no matter how diligent,
Appears, breathing in sadness,
Vulnerable tender heart,
And a living soul trembles.
If a bard and a monastery falls,
Scattering your hands like a sterch
Then all the lodges while your fingers
Raise with smiles up.
And through masks and tone of buffoonery
The pain is no longer a day or a year ...
He dies not a Ponaroshka,
But from the dust it rises again.
On the stage of fate and theater
Frantically wheezes the whole world
A gladiator convicted of life,
The poet doomed to eternity.
