Текст песни Александр Гинзбург - Баллада о кембрийской глине

Из разорванных альвеол
воздух - клочья ржавой пены -
Вырывается наружу еле слышными словами:
- Радуйся, народ афинский, ты не встанешь на колени -
Вновь одержана победа над великими врагами.

Если бы у Леонида был такой посланник верный,
Марафонцы б назывались фермопильцами, что верно…
Не было у Леонида ни фаланги для подмоги,
Ни квадриги легконогой, ни гермесовых сандалий,
И сказал он волонтёру:
- Ты обратною дорогой
Расскажи народу Спарты, что стоим мы, где стояли.
Только раненному в руку я могу доверить этот
Взмах последнего привета и мучительную смерть.

Скажет мне историк рьяный (как перечить старикану?):
- Ты не веришь Геродоту, ты оспориваешь быль!
Я отвечу:
- Верю, верю, но хотелось бы мне, братцы,
Чтоб горел у этой притчи несгорающий фитиль!
Ведь наша память мягче воска - жирною кембрийской глиной
Сглаживает все детали, лижет острые края.
Наша память твёрже камня - тонкие овалит грани,
Наша память словно птица - птица в клетке из вранья.

Я там был и это видел, но рассказывать не просто -
Ведь бродяги не особо говорливы и честны…
Это - всё равно, что в детстве посмотреть картины Босха
И заикою остаться, испугавшись на всю жизнь.
А когда приходит зрелость, и испуг проходит детский,
Потому что пантомима жизни много крат страшней, -
Сквозь осенних листьев прелость пробивается нерезкий
Босха свет, Иеронима, - ярче, яростней, ясней!

Я прошёл двенадцать поприщ - сбиты ноги о булыжник,
Я прополз двенадцать стадьев - ногти сорваны о камни,
И двенадцать лун восходит - в ноздри тухлая отрыжка,
И двенадцать солнц садится на дорогу в пене ржавой,
И два раза по двенадцать изменялся номер века -
Говорю вам только правду, как ни горько, правду, братцы:
Ничего там не осталось - ни следа, ни человека,
Только камни, только небо, только память, только Спарта!

Через высохшие связки раскалённою стрелою
Вырывается наружу, вырвав купидонов лук,
Воздух. И его сменяя, обнимает сердце стужа,
На чело ложится острой ржавой проволоки круг.
И летит победный шёпот в неизвестные пределы,
Сквозь непрожитые годы, сквозь хромые километры,
В переводе на латинский, переводе неумелом:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - выше смерти!

Говорите - это враки? Растворится глина жижей?
Сердца колокол не замер, я там не жил - я там был!
И незрячими глазами я заплачу и увижу
Триста воинов атаки - верных стражей Фермопил!
Навсегда в тени от солнца, тысячами стрел закрытом,
Равнодушных и прекрасных верных стражей Фермопил.

Я не стал бы их тревожить, но на что же опереться?
Среди смуты и забвенья боги - гордые - молчат…
И замедленные вздохи остывающего сердца
Слышит странник своевольный, возвратившийся назад.
И бесчинствуют химеры беззащитным ранним утром,
На победный взрыв аорты выдох горький сохрани:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
Я последним из когорты принимаю бой в тени.

1998

From torn alveoli
Air - Klochery Rusty Foam -
It breaks out with barely audible words:
- Rejoice, the people of Athens, you will not stand on your knees -
New victory over great enemies again.

If Leonid had such a messenger loyal,
The marathonies would be called Farmopils, which is true ...
There was no phalange for the subsemore, Leonid
Nor quadrigi, nor Hermes Sandals,
And he said Volunteer:
- You're a day
Tell me the people of Sparta that we are standing, where they stood.
Only wounded in hand I can trust this
The latter will lead and painful death.

I will tell me the historian zealous (how to reap the old man?):
- You do not believe Herodotus, you corrupter the best!
I'll answer:
- I believe, I believe, but I would like to me, brothers,
So that a non-burning wick is burning from this paradise!
After all, our memory is softer wax - fatty Cambrian clay
He smoothes all the details, licks sharp edges.
Our memory is firmly stone - thin willow
Our memory is like a bird - a bird in a cage from the lies.

I was there and I saw it, but not just to tell -
After all, the tramps are not particularly speaking and honest ...
It is like in childhood to see the paintings of Bosch
And skiing to stay, frightened for life.
And when maturity comes, and the fear passes children,
Because the pantomime of life is a lot of terrible, -
Through the autumn leaves, the delight is punishable
Bosch light, Jerome, - brighter, furious, clear!

I passed twelve getting - knocked down the legs about the cobblestone,
I will prolish twelve stokes - nails are torn about stones,
And the twelve moon rises - in the nostrils of a fucked belching,
And twelve suns sits on the road in Rusty foam,
And twelve twelve changed the number of the century -
I tell you only the truth, like bitterly, truth, brothers:
Nothing there is left - not a trace, nor a person
Only stones, only the sky, only the memory, only Sparta!

Through dried ligaments Rassed arrows
Breaks out, pulling out cupids onions,
Air. And I replacing it, hugs the heart of the stew,
On the man lies with an acute rusty wire circle.
And flies a victorious whisper into unknown limits,
Through universal years, through chrome kilometers,
Translated to Latin, translated inept:
"Ave Vita! Morituri Te Salutant!" - Above death!

Speak - these are the doctors? Can the clay of the aliens dissolve?
The heart bell does not measure, I did not live there - I was there!
And blind eyes I will cry and see
Three hundred warriors attack - Farmopil's faithful guards!
Forever in the shade of the sun, thousands of arrows closed,
Indifferent and beautiful faithful enzymes Fermopyl.

I would not be disturbed, but what to rely on?
Among the Troubles and the forget of the gods - proud - silent ...
And slow down sighs of the cooling heart
Hears the wanderer's advantageous, returning back.
And chimeras defenseless in the early morning,
At the victorious burst of aorta exhale bitter Save:
"Ave Vita! Ave Vita! Morituri Te Salutant!"
I get the battle in the shadows last of the cohort.

1998.