Подпирая щеку рукой,
От житейских устав невзгод,
Я на снимок гляжу с тоской,
А на снимке двадцатый год.
Над местечком клубится пыль,
Облетает вишнёвый цвет.
Мою маму зовут Рахиль,
Моей маме двенадцать лет.
Под зелёным ковром травы
Моя мама теперь лежит.
Ей защитой не стал, увы,
Ненадёжный Давидов щит.
И кого из моих родных
Ненароком ни назову,
Кто стареет в краях иных,
Кто убитый лежит во рву.
Завершая урочный бег,
Солнце плавится за горой.
Двадцать первый тревожный век
Завершает свой год второй.
Выгорает седой ковыль,
Старый город во мглу одет.
Мою внучку зовут Рахиль,
Моей внучке двенадцать лет.
Пусть поёт ей весенний хор,
Пусть минует её слеза.
И глядят на меня в упор
Юной мамы моей глаза.
Отпусти нам, Господь, грехи,
И детей упаси от бед.
Мою внучку зовут Рахиль,
Моей внучке двенадцать лет.
Propping his cheek with his hand
From everyday rules of adversity,
I look at the picture with longing
And in the picture is the twentieth year.
Dust swirls over the place
Cherry blossom flies around.
My mom's name is Rachel,
My mom is twelve years old.
Under the green carpet of grass
My mom is now lying.
Alas, she did not become her defense
Unreliable Davidov shield.
And which of my relatives
I’ll not inadvertently call
Who is aging in the lands of others,
Who is killed lies in a ditch.
Finishing the lesson run
The sun melts behind the mountain.
Twenty-First Disturbing Century
Completes its second year.
A gray feather burns out
The old city is dressed in darkness.
My granddaughter's name is Rachel,
My granddaughter is twelve years old.
Let the spring choir sing to her
Let her tear pass.
And they look at me point blank
Young mother of my eye.
Forgive us, Lord, sins,
And save the children from troubles.
My granddaughter's name is Rachel,
My granddaughter is twelve years old.
