Только наружу из дому выйдешь,
Сразу увидишь:
Кончился идиш, кончился идиш,
Кончился идиш.
В Чешских Градчанах, Вене и Вильно,
Минске и Польше,
Там, где звучал он прежде обильно,
Нет его больше.
Тех, кто в местечках некогда жил им,
Нет на погостах, –
В небо унес их черный и жирный
Дым Холокоста.
Кончили разом пулей и газом
С племенем мерзким,
Чтоб не мешала эта зараза
Hebrew с немецким.
То, чем гремели некогда Зускин
Или Михоэлс,
Перемогая словом изустным
Время лихое,
То, чем и Маркиш пели и Шолом
Птицей на ветке,
Бывшее ярким, стало дешевым,
Сделалось ветхим.
В книге потомков вырвана с корнем
Эта страница
С песней о том, как Ицик упорно
Хочет жениться.
В будущем где-то жизни без гетто
Им пожелай-ка!
Тум, балалайка, шпиль, балалайка,
Штиль, балалайка.
Те, в ком когда-то звонкое слово
Зрело и крепло,
Прахом безмолвным сделались снова,
Горсткою пепла.
Пыльные книги смотрят в обиде
В снежную замять.
Кончился идиш, кончился идиш, –
Вечная память!..
When you leave the house,
You will see right away:
Yiddish is over, Yiddish is over,
Yiddish is over.
In the Czech Hradcany, Vienna and Vilna,
Minsk and Poland,
Where he used to sound profusely
There is no more of it.
Those who once lived in places
No on the graveyards, -
Black and bold took them to heaven
The smoke of the Holocaust.
Finished at once with a bullet and gas
With a vile tribe
So that this infection does not interfere
Hebrew with German.
What Zuskin once thundered
Or Mikhoels,
Using the word orally
Dashing time
What Markish sang and Sholom
A bird on a branch
Former bright, cheap
It became dilapidated.
The book of descendants uprooted
This page
With a song about how Itzik stubbornly
He wants to get married.
In the future, somewhere life without a ghetto
Wish them!
Tum, balalaika, spire, balalaika,
Calm, balalaika.
Those in whom once a clear word
Ripe and strong
Ashes became silent again
A handful of ashes.
Dusty books look offended
In the snow hush.
Yiddish has ended, Yiddish has ended, -
Everlasting memory!..
