На улице Гороховой ажиотаж:
Урицкий всю ЧК вооружает.
Все потому, что в Питер
в свой гастрольный вояж
С Одессы-мамы урки приезжают.
А было это летом, в восемнадцатый год,
Убили Мишку в Питере с нагана.
На сходке порешили отомстить за него
Ребята загорелые с лимана.
Майданщик молдаван и толстая Кармен,
Что первая барыга на Привозе.
Четырнадцать "мокрушников" с собой взял Сэмен -
Горячий был народ на паровозе.
Уже чух-чух пары, кондуктор дал свисток,
Прощальный поцелуй, стакан горилки.
С Одессы-мамы, с моря дует вей-ветерок
До самой петроградской пересылки.
Начальник посетил шикарный наш вагон,
Спросил, чудак, навязчиво билеты.
Пришлось ему в Раздельной предложить выйти вон,
Слегка качнув у носа пистолетом.
И всю дорогу, щеки помидором надув,
Шмонали "фараончики" по крышам.
"Шестерок" Сема сбросил под откос на ходу
И в тамбур покурить устало вышел.
Там женщина стояла двадцати пяти лет
И слабо отбивалась от кого-то.
Дешевый фраер в кепке мял на ней туалет,
И Сеня чуть прибавил обороты.
"Я вижу Вас на рейде возле женщины, граф,
Стоите Вы, как флагман под парами.
Советую на задний ход врубить телеграф,
Чтоб не было эксцессов между нами."
Чуть спортив воздух, фраер, как иллюзионист,
Под стук колес моментом испарился.
Спасенная дрожала, как осиновый лист,
И Сеня с чувством долга удалился.
А в воздухе мелькали две колоды и нож,
Шмат сала, водка, голое колено.
Продул армяшка Хачик в карты свой макинтош,
А Васька Оське два зуба коренных.
И вот на горизонте Царскосельский вокзал
Встречает урков с мясом пирожками.
Сэмен такую речь задвинул, что зажурчал
Наш паровоз горючими слезами.
И, стиснув зубы, на перрон вразвалку сошла,
Как на берег, красавица Одесса.
On the street Gorokhovaya hype:
All Cheka Uritsky arms.
That's because Peter
in your tour trip
With mother-of Odessa thieves come.
And it was in the summer, in the eighteenth year,
Bear killed in St. Petersburg with a revolver.
At the gathering they decided to avenge him
The guys with tanned estuary.
Maydanschikov Moldovans and thick Carmen
What first huckster on Privoz.
Fourteen & quot; Mokrushnikov & quot; Semen took with him -
Hot was the people on the train.
Already chug-chug couples the conductor blew his whistle,
The Last Kiss, a glass of vodka.
With mother-of Odessa, with the sea breeze blowing-wei
Until the transfer of the Petrograd.
Head visited our luxurious car,
I asked eccentric, obsessive tickets.
I had him in a separate offer to clear out,
Gently rocking the nose gun.
And all the way, his cheeks puffing out tomato,
Shmonali & quot; faraonchiki & quot; on the roofs.
& Quot; Sixes & quot; Sam dropped into a ditch on the go
And in the vestibule tired smoke left.
There was a woman twenty-five years
And weak to fend off someone.
Cheap fraer in cap squeezed her toilet,
And Senya little added momentum.
& Quot; I see you on the roads near the woman, Count,
You stand as the flagship of the fallow.
I advise you to reverse kerf Telegraph,
That was not the excesses between us & quot.;
A little athlete's air fraer as an illusionist,
Under the sound of the wheels evaporated moment.
Saved shaking like a leaf,
And Senya with a sense of duty and departed.
And in the air flashed two decks and a knife,
Shmat fat, vodka, bare knee.
Blew armyashka Khachik cards your mac,
And Vaska Oska two teeth molars.
And on the horizon, the Tsarskoye Selo station
Meets urkov meat pies.
Semen so it pushed that zazhurchal
Our locomotive bitter tears.
And, with clenched teeth, the platform waddle gone,
As ashore, the beautiful Odessa.
