У того ли косогора, у того ль ручья,
у того ли перелеска, у того ль пруда –
там жила-была соседка неизвестно чья,
не расскажешь для чего и не поймёшь когда.
Кривобокая избушка, крыша – решето.
На окошке две гераньки, за окошком – мрак.
А ночами приходил к ней неизвестно кто
и они друг с другом спали непонятно как.
И была у них любовь – ну, не разлей-вода,
но однажды ради грамотных сюжетных схем
он собрался и уехал – не сказал куда,
непонятно за каким и неизвестно с кем.
С той поры, присев к окошку зимним вечерком,
знай твердит она геранькам о своей беде:
"Я грущу здесь, как зегзица, не поймёшь о ком,
а его, засранца, носит неизвестно где!"
Облетает позолота рукотворных драм,
осыпается листва нерукотворных лет,
ходит жалость-замарашка по чужим дворам,
да двурушница насмешка ковыляет вслед.
Whether the slope, that stream
whether the coppice, that pond -
there lived a neighbor who knows whose
you won’t tell why and don’t understand when.
A crooked hut, the roof is a sieve.
There are two geraniums on the window, darkness outside the window.
And at night it was unknown who came to her
and they slept incomprehensibly with each other.
And they had love - well, do not spill water,
but once for the sake of competent plot schemes
he packed up and left - he didn’t say where,
it is not clear for what and with whom it is not known.
Since then, crouching at the window on a winter evening,
know she repeats geraniums about her misfortune:
"I'm sad here, like a zegzitz, you won’t understand about whom,
and he, the asshole, wears where it is unknown! "
The gilding of man-made dramas flies around
foliage of miraculous years crumbles,
pity zamarashka walks around other people's yards,
Yes, the two-faced mockery waddles after.
