Смерть наряжает ёлку в фотокарточки папы и мамы.
коленки скулят от йода. праздник - а хочется плакать.
и лишние вилки как рёбра непойманной рыбы скелеты.
я в скатерти дырку сделал - меня отлупили за это.
и гости степенно на стуле за стол опускали спины.
и трепетно передавали друг другу салаты и вина.
и воздуха разом не стало в накуренном жарком доме.
я голову прятал от влажных духами пропахших ладоней.
меня целовали в щёки пунцовые мягкие уши.
ко лбу прижимались губами. виски царапали дужки.
жалели жалели и пили и пили и ватой хмелели.
и в дедушке плакала водка. он мне утыкался в колени.
и бабушка как изваянье крестилась привычно и скоро.
и будто молитву шептала: мне скоро мне скоро мне скоро.
а в полночь часы зазвонили и били 12 ударов.
меня моментально забыли. меня моментально не стало.
а я стал дышать на узоры мороза в кухонной раме.
уверен - так будет теплее уснувшим папе и маме.
Death decorates the Christmas tree in the photographs of father and mother.
knees whine from iodine. holiday - but I want to cry.
and extra forks like ribs of an uncaught fish skeletons.
I made a hole in the tablecloth - they beat me for it.
and the guests lowered their backs in a chair at the table.
and anxiously passed salads and wines to each other.
and there was no air at once in a smoked, hot house.
I hid my head from moist perfumed palms.
soft crimson ears kissed me on the cheeks.
pressed to his forehead with his lips. whiskey scratched the temples.
pitifully pitied and drank and drank and cotton hopped.
and grandfather cried vodka. he stuck in my knees.
and grandmother as a statue was baptized habitually and soon.
and as if she whispered a prayer: to me soon I will soon to me soon.
and at midnight the clock rang and beat 12 beats.
I was instantly forgotten. I instantly died.
and I began to breathe on the patterns of frost in the kitchen frame.
I am sure it will be warmer asleep to mom and dad.
