Текст песни Келли и Гарсиа Лорка - Романс об испанской жандармерии

Их кони черным-черны,
и черен их шаг печатный.
На крыльях плащей чернильных
блестят восковые пятна.
Надежен свинцовый череп -
заплакать жандарм не может;
идут, затянув ремнями
сердца из лаковой кожи.
Полуночны и горбаты,
несут они за плечами
песчаные смерчи страха,
клейкую тьму молчанья.
От них никуда не деться -
мчат, затая в глубинах
тусклые зодиаки
призрачных карабинов.

О звонкий цыганский город!
Ты флагами весь увешан.
Желтеют луна и тыква,
играет настой черешен.
И кто увидал однажды -
забудет тебя едва ли,
город имбирных башен,
мускуса и печали!

Ночи, колдующей ночи
синие сумерки пали.
В маленьких кузнях цыгане
солнца и стрелы ковали.
Плакал у каждой двери
израненный конь буланый.
В Хересе-де-ла-Фронтера
петух запевал стеклянный.

А ветер, горячий и голый,
крался, таясь у обочин,
в сумрак, серебряный сумрак
ночи, колдующей ночи.

Иосиф и божья матерь
к цыганам спешат в печали -
они свои кастаньеты
на полпути потеряли.
Мария в бусах миндальных,
как дочь алькальда, нарядна;
плывет воскресное платье,
блестя фольгой шоколадной.
Иосиф машет рукою,
откинув плащ златотканый,
а следом - Педро Домек
и три восточных султана.

На кровле грезящий месяц
дремотным аистом замер.
Взлетели огни и флаги
над сонными флюгерами.
В глубинах зеркал старинных
рыдают плясуньи-тени.
В Хересе-де-ла-Фронтера -
полуночь, роса и пенье.

О звонкий цыганский город!
Ты флагами весь украшен…
Гаси зеленые окна -
все ближе черные стражи!
Забыть ли тебя, мой город!
В тоске о морской прохладе
ты спишь, разметав по камню
не знавшие гребня пряди…

Они въезжают попарно -
а город поет и пляшет.
Бессмертников мертвый шорох
врывается в патронташи.
Они въезжают попарно,
спеша, как черные вести.
И связками шпор звенящих
мерещатся им созвездья.

А город, чужой тревогам,
тасует двери предместий…
Верхами сорок жандармов
въезжают в говор и песни.
Часы застыли на башне
под зорким оком жандармским.
Столетний коньяк в бутылках
прикинулся льдом январским.
Застигнутый криком флюгер
забился, слетая с петель.
Зарубленный свистом сабель,
упал под копыта ветер.

Снуют старухи цыганки
в ущельях мрака и света,
мелькают сонные пряди,
мерцают медью монеты.
А крылья плащей зловещих
вдогонку летят тенями,
и ножницы черных вихрей
смыкаются за конями…
У белых врат вифлеемских
смешались люди и кони.
Над мертвой простер Иосиф
израненные ладони.
А ночь полна карабинов,
и воздух рвется струною.
Детей пречистая дева
врачует звездной слюною.
И снова скачут жандармы,
кострами ночь засевая,
и бьется в пламени сказка,
прекрасная и нагая.
У юной Росы Камборьо
клинком отрублены груди,
они на отчем пороге
стоят на бронзовом блюде.
Жандармы плясуний ловят,
их за волосы хватая, -
и розы пороховые
на улицах расцветают…
Когда же пластами пашни
легла черепица кровель,
заря, склонясь, осенила
холодный каменный профиль…

О мой цыганский город!
Прочь жандармерия скачет
черным туннелем молчанья,
а ты - пожаром охвачен.
Забыть ли тебя, мой город!
В глазах у меня отныне
пусть ищут твой дальний отблеск
Игру луны и пустыни.

Ф.Г.Лорка
===========================
Лорка не принадлежал ни к какой политической партии, хотя и считался левым. 19 августа 1936 по приказу франкистского центра в Севилье вместе со школьным учителем и двумя матадорами он был расстрелян в овраге Виснар в предгорьях Сьерра-Невады. Незадолго до смерти Лорке пришлось быть ответчиком по юридическому делу, причиной которого был «Романс об испанской жандармерии» – спустя восемь лет после опубликования стихотворения автора обвинили в том, что он опорочил безупречных и бесстрашных рыцарей правопорядка.

Their horses are black-black,
and their printed step is black.
On the wings of ink cloaks
wax spots shine.
A leaden skull is reliable -
the gendarme cannot cry;
walk with straps
hearts of patent leather.
Midnight and humpbacks
they carry over their shoulders
sand tornadoes of fear,
the sticky darkness of silence.
There is no getting away from them -
rush, hidden in the depths
dull zodiacs
ghost carbines.

O ringing gypsy city!
You are all hung with flags.
The moon and pumpkin turn yellow
plays infusion of cherries.
And who saw once -
will hardly forget you,
city ​​of ginger towers,
musk and sorrow!

Of the night, the conjuring night
the blue twilight fell.
Gypsies in small forges
the sun and arrows were forged.
Cried at every door
the wounded dun horse.
In Jerez de la Frontera
a glass rooster sang.

And the wind, hot and naked,
sneaking by the side of the road,
into dusk, silver dusk
of the night, the spell of the night.

Joseph and the mother of God
rush to the gypsies in sorrow -
they are their castanets
halfway lost.
Mary in almond beads,
like the daughter of a mayor, smart;
floating on a Sunday dress
glittering with chocolate foil.
Joseph waves his hand
throwing back the golden cloak,
followed by Pedro Domek
and three eastern sultans.

On the roof is a dreaming month
froze like a drowsy stork.
The lights and flags took off
over sleepy weather vane.
In the depths of ancient mirrors
dancers cry.
In Jerez de la Frontera -
midnight, dew and singing.

O ringing gypsy city!
You are all decorated with flags ...
Extinguish green windows -
the black guards are getting closer!
Should I forget you, my city!
Longing for the coolness of the sea
you sleep scattered over the stone
strands that did not know the comb ...

They enter in pairs -
and the city sings and dances.
Bessmertnikov dead rustle
bursts into the bandolier.
They enter in pairs
hurrying like black news.
And with bundles of spurs ringing
constellations appear to them.

And a city foreign to anxiety
shuffles the doors of the outskirts ...
Forty gendarmes on horseback
enter the dialect and songs.
The clock is frozen on the tower
under the watchful eye of the gendarmerie.
Centennial cognac in bottles
pretended to be January ice.
Screaming Weather Vane
hammered, flying off its hinges.
The sabers hacked by the whistle,
the wind fell under the hooves.

Old gypsy women scurry
in the gorges of darkness and light,
sleepy strands flicker,
shimmering copper coins.
And the wings of sinister cloaks
shadows fly in pursuit
and scissors of black whirlwinds
close behind the horses ...
At the white gates of Bethlehem
people and horses mingled.
Joseph stretched over the dead
wounded palms.
And the night is full of carbines
and the air is torn like a string.
Children of the most pure maiden
heals with stellar saliva.
And again the gendarmes are jumping,
sowing the night with fires,
and a fairy tale beats in the flame,
beautiful and naked.
Young Rosa Camborho
severed with a blade,
they are on the doorstep
stand on a bronze platter.
The gendarmes catch the dancers,
grabbing them by the hair, -
and powder roses
bloom on the streets ...
When the layers of arable land
the roof tiles are laid down,
dawn, bending over, dawned
cold stone profile ...

Oh my gypsy city!
Off the gendarmerie gallops
black tunnel of silence
and you are on fire.
Should I forget you, my city!
From now on in my eyes
let them look for your distant reflection
The game of the moon and the desert.

F.G. Lorka
=============================
Lorca did not belong to any political party, although he was considered leftist. On August 19, 1936, by order of the Franco center in Seville, along with a school teacher and two matadors, he was shot in the Visnar ravine in the foothills of the Sierra Nevada. Shortly before his death, Lorca had to be a defendant in a legal case, the cause of which was "Romance of the Spanish Gendarmerie" - eight years after the publication of the poem, the author was accused of defaming the impeccable and fearless knights of law and order.