три тысячи восьмой год.
на крыше машины рассыпан град.
ты закрываешь глаза и чувствуешь:
там, далеко... пианино, вальс...
на школьном дворе обязательно кто-то плачет.
не утешай этот мир, мы жили в другом:
корабли забывали в сочи
свои якоря.
мы писали письма.
и ночи видели, как темнело сердце -
не дозвониться никуда
в рукаве сосудов.
теперь и ты один.
каждый час украден.
а тысячу лет назад...
я бегу...
мимо люди, дома, парады.
акация так цветет, что можно сойти с ума.
и та особенная улыбка, спрятавшего в карман
море.
наверно ты был счастлив,
но тогда
что я могла сказать предвечному миру?
три тысячи восьмой год.
как много минуло фильмов.
воспоминания совершенно другой формы.
мы знали, точно знали:
наверху север
и мы живем на краю света.
и взгляд случайного прохожего
для меня сюита,
и можно засыпать вопросами
как снегом - ничего неизвестно.
три тысячи восьмой год.
тишина из воска.
и тает, медленно тает
невероятно близко.
я знала: ты повторишься.
three thousand and eight.
hail is scattered on the roof of the car.
you close your eyes and feel:
far away ... piano, waltz ...
someone is crying in the schoolyard.
do not console this world, we lived in another:
ships forgotten in sochi
their anchors.
we wrote letters.
and nights saw how dark the heart -
don't get anywhere
in the sleeve of blood vessels.
now you are alone.
every hour stolen.
and a thousand years ago ...
I'm runing...
past people, houses, parades.
acacia blooms so much that you can go crazy.
and that special smile hidden in his pocket
sea.
probably you were happy
but then
What could I say to the eternal world?
three thousand and eight.
how many films have passed.
memories of a completely different form.
we knew, we knew for sure:
upstairs north
and we live on the edge of the world.
and the look of a casual passerby
for me a suite
and can be bombarded with questions
like snow - nothing is known.
three thousand and eight.
silence from the wax.
and melts, slowly melts
incredibly close.
I knew: you will repeat.
