Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.
Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь!—
Вкус поцелуя на шинели.
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю... ночной вокзал,
Холодные от горя руки.
You told me "I love"
But this is at night, through clenched teeth.
And in the morning I endure the bitter
We could barely hold our lips.
I believed my lips at night
To crafty and hot hands,
But I didn't believe at night
Your words at night are blind.
I knew you, you didn't lie
You wanted to love me
You could only lie at night
When the body rules the soul.
But in the morning, at a sober hour, when
The soul is strong again as before
Have you said yes at least once?
To me, waiting in hope.
And suddenly the war, departure, platform,
Where there is no place to hug,
And the suburban Klyazminsky carriage,
In which to go to me to Brest.
Suddenly an evening with no hope for the night,
Fortunately, the warmth of the bed.
Like a cry: nothing can be helped! -
The taste of a kiss on an overcoat.
So that with those in the dark, in the drunkenness,
Not confused with the old words,
You suddenly told me "I love"
Almost calm lips.
I have never seen this before
You, before these words of separation:
I love, I love ... the night station,
Hands cold with grief.
