Представь. Ты просыпаешься, а за окном газеты разносит ветром и пахнет чем-то грандиозным.
От первых лучей улица воспалилась, как уретра у носителя хламидиоза. Подземные скарабеи застыли на гранитных станциях. Бегут дни галопом, как в самую темную ночь огни гало. Детвора в школах не съедет с перил; в продуктовом, что хочешь - бери. А ты ей так и не смог признаться, что кроме нее у тебя никого.
Представь. В газовых спазмах больше не сожмется плита; у подъезда дамы в летах, так привыкшие шкворчать и сетовать, не осудят чей-то прикид. Вот только весна все натягивает зеленые парики на черноту опустевших проспектов. Барабанной дробью прорывается ливень и по подоконнику бьет пшено. Мыслей прорва. Ты хотел бы показать ей какой-нибудь кинчик Дэвида Финчера или Милоша Формана. Ты хотел бы позвать ее по имени, но доски в квартире гавкают тишиной.
Ты только представь. Радиовышка не размыкает уста; точно штаны на похудевшем, висят на столбах медные нити; в библиотеках книги молчат, спит пожарная каланча; а у соседского подъезда асфальт провалился, будто нос сифилитика. На земляные ягодицы солнечный диск присел. Провести бы ее домой, но в мире бесплатных вольв и тойот, в мире просроченных йогуртов и консерв, нет больше ее дома. И нет больше ее.
Представил?
Может тогда не так уж мой посыл бестолков. Ты к себе обратись и в этот раз не лукавь. Там, за окном, улица бурлит, как вулкан, и на плите лужей желтой расползлось молоко; компашку пьяную вдоль улицы понесло; соседская дочка вернулась из школы, и пианино заиграло у них.
Есть вещи, которые можно сказать без слов. Вот телефон. Вот номер.
Звони.
Imagine. You wake up, and outside the window it blows the wind and smells of something grandiose.
From the first rays the street became inflamed, like the urethra of a carrier of chlamydia. Underground scarabs froze at granite stations. The days are running at a gallop, like halo lights on the darkest night. Children in schools will not move off the railing; in the grocery, whatever you want - take it. And you still couldn’t admit to her that you have nobody else.
Imagine. In gas spasms, the stove will no longer shrink; at the entrance, ladies in their years, so used to squabbling and complaining, will not condemn someone's outfit. That's just spring all pulls green wigs on the blackness of the empty avenues. Rainfall breaks out with a drum roll and millet hits the windowsill. Thoughts of a breakthrough. Would you like to show her some little david David Fincher or Milos Forman. You would like to call her by name, but the boards in the apartment are barking silence.
Just imagine. The radio tower does not open the mouth; just like pants on a thinner, copper threads hang on poles; books in libraries are silent, fire tower is sleeping; and at the neighbor’s entrance the asphalt fell like a syphilitic nose. The sun disc crouched on the earthen buttocks. To lead her home, but in the world of free Volvo and Toyota, in the world of expired yoghurts and canned goods, she is no longer at home. And there is no more of her.
Presented?
Maybe then not so messy of my nonsense. You turn to yourself and this time do not dissemble. There, outside the window, the street was seething like a volcano, and milk poured on a plate of yellow puddle; the companion drunk along the street suffered; the neighbor’s daughter returned from school, and the piano began to play with them.
There are things that can be said without words. Here is the telephone. Here is the number.
Call me.
