Чёрно-белые люди ходят строем по киноплёнке,
Бобина не принимает мой новый, но избитый фрагмент.
Внимание зрителя приковано к губам вон той девчонки:
Яркая краска, но внутри, как я снаружи - серый цемент.
И не узнать тебе о том, с чем просыпаюсь утром рано,
Как закрываю я крылом придуманные нутром раны.
Помоги мне, дай лекарство для моих мыслей-калек
И увидишь то мытарство, что носит грустный человек.
После киносеанса у нас с той девчонкой два пути:
Ей - обратно в квартиру, мне на скамейку, что на берегу реки.
Дома крылья она, расслабившись, повесит на золотую раму зеркал,
Я же в мыслях останусь парить, ведь мне крылья никто не давал.
И не узнать тебе о том, с чем просыпаюсь утром рано,
Как закрываю я крылом придуманные нутром раны.
Помоги мне, дай лекарство для моих мыслей-калек
И увидишь то мытарство, что носит грустный человек.
Black and white people walk on the film,
Bobina does not accept my new but beaten fragment.
The attention of the viewer is riveted to the lips of that girl:
Bright paint, but inside, as I am outside - gray cement.
And do not find out you about what I wake up early in the morning,
As I cover the wounds invented by the nutra.
Help me, give me a medicine for my thoughts.
And you will see the ordeal that a sad person wears.
After the movie show, I have two ways with that girl:
She is back to the apartment, to me on a bench, on the banks of the river.
At home, she, relaxing, hangs on a golden frame of mirrors,
I will remain in my thoughts, because no one gave me wings.
And do not find out you about what I wake up early in the morning,
As I cover the wounds invented by the nutra.
Help me, give me a medicine for my thoughts.
And you will see the ordeal that a sad person wears.
