Текст песни Мартин Хайдеггер - Просёлок.

Он от ворот дворцового парка ведет в Энрид. Старые липы смотрят вослед ему через стены парка, будь то в пасхальные дни, когда дорога светлой нитью бежит мимо покрывающихся свежей зеленью нив и пробуждающихся лугов, будь то ближе к Рождеству, когда в метель она пропадает из виду за первым же холмом. От распятия, стоящего в поле, она сворачивает к лесу. Близ опушки она привечает высокий дуб, под которым стоит грубо сколоченная скамья. Бывало, на этой скамье лежало сочинение того или иного великого мыслителя, которого пытался разгадать неловкий юный ум. Когда загадки теснили друг друга и не было выхода из тупика, тогда на подмогу приходил идущий полем проселок. Ибо он безмолвно направляет стопы идущего извилистой тропой через всю ширь небогатого края. И до сих пор мысль, обращаясь к прежним сочинениям или предаваясь собственным опытам, случается, вернется на те пути, которые проселок пролагает через луга и поля. Проселок столь же близок шагам мыслящего, что и шагам поселянина, ранним утром идущего на покос. С годами дуб, стоящий у дороги, все чаще уводит к воспоминаниям детских игр и первых попыток выбора. Порой в глубине леса под ударами топора падал дуб, и тогда отец, не мешкая, пускался в путь напрямик через чащобу и через залитые солнцем поляны, чтобы заполучить для своей мастерской причитающийся ему штер древесины. Тут он, не торопясь, возился в перерывах, какие оставляла ему служба при башенных часах и колоколах - и у тех, и у других свое особое отношение к времени, к временному. Мы же, мальчишки, мастерили из дубовой коры кораблики и, снабдив гребными банками и рулем, пускали их в ручье Меттенбахе, или в бассейне у школы. Эти дальние плавания еще без труда приводили к цели, а вскоре оканчивались на своем берегу. Грезы странствий еще скрывались в том едва ли замечавшемся сиянии, какое покрывало тогда все окружающее. Глаза и руки матери были всему границей и пределом. Словно хранила и ограждала все бытие и пребывание ее безмолвная забота. И путешествиям-забавам еще ничего не было ведомо о тех странствиях и блужданиях, когда человек оставляет в недосягаемой дали позади себя любые берега. Меж тем твердость и запах дуба начинали внятнее твердить о медлительности и постепенности, с которой растет дерево. Сам же дуб говорил о том, что единственно на таком росте зиждется все долговечное и плодотворное, о том, что расти означает - раскрываться навстречу широте небес, а вместе корениться в непроглядной темени земли; он говорил о том, что самородно-подлинное родится лишь тогда, когда человек одинаково и по-настоящему готов исполнять веления превышних небес, и хоронится под защитой несущей его на себе земли. И дуб продолжает по-прежнему говорить это проселку, который, не ведая сомнений в своем пути, проходит мимо него. Все, что обитает вокруг проселка, он собирает в свои закрома, уделяя всякому идущему положенное ему. Те же пахотные поля и луга по пологим скатам холмов во всякое время года сопровождают проселок на его пути, приближаясь и удаляясь. Все одно: погружаются ли в сумерки вечера альпийские вершины высоко над лесами, поднимается ли в небеса, навстречу летнему утру, жаворонок там, где проселок пролег грядою холмов, дует ли со стороны родной деревни матери порывистый восточный ветер, тащит ли на плечах дровосек, возвращаясь к ночи домой, вязанку хвороста для домашнего очага, медленно ли бредет, переваливаясь, подвода, груженная снопами, собирают ли дети первые колокольчики на меже луга или же туманы целые дни тяжкими клубами перекатываются под нивами - всегда, везде, и отовсюду в воздухе над дорогой слышится зов - утешение и увещание, в котором звучит все то же самое. Простота несложного сберегает внутри себя в ее истине загадку всего великого и непреходящего. Незваная, простота вдруг входит в людей и, однако, нуждается в том, чтобы вызревать и цвести долго. В неприметности постоянно одного и того же простота таит свое благословение. А широта всего, что выросло и вызрело в своем пребывании возле дороги, подает мир. В немотствовании ее речей, как говорит Эккехардт, старинный мастер в чтении и жизни. Бог впервые станови

He leads to Enrid from the gates of the Palace Park. The old linden looks after him through the walls of the park, whether on Easter days, when the road with a light thread runs past the Niva and awakening meadows, which are covered with fresh greenery, be it closer to Christmas, when it disappears from sight of the first hill. From the crucifix standing in the field, she turns to the forest. Near the edges, she welcomes a tall oak, under which there is a roughly knocked out bench. It used to be that this or another great thinker lay on this bench that an awkward young mind tried to unravel. When the riddles crowded each other and there was no way out of the impasse, then the lane of the field came to help. For he silently directs the feet of a spinning path across the entire flair of a poor edge. And so far, the thought, turning to the previous works or indulging in its own experiences, happens, will return to the paths that the Eagle parses through meadows and fields. The lane is equally close to the steps of the thinking person as the steps of the settler, who in the morning going to the mowing in the morning. Over the years, oak, standing on the road, increasingly leads to the memories of children's games and the first attempts to choose. Sometimes in the depths of the forest under the blows of an ax fell oak, and then his father, without hesitating, set off straight aid through thicket and through the sun -filled glades to get a stan of wood due to his workshop. Then he, slowly, was fiddling in the breaks, what service left him with tower watches and bells - both of them have their own special attitude to time, to temporary. We, boys, made boats from the oak bark and, supplying rowing banks and the steering wheel, let them in the stream of Mettenbach, or in the pool at the school. These distant voyages still easily led to the goal, and soon ended on their shore. The dreams of wanderings were still hidden in that hardly noticeable radiance that then everything surrounded. The eyes and hands of the mother were the whole border and the limit. As if she was stored and fenced all being and staying her silent care. And there was still nothing to the travels-bastards about those wanderings and wandering, when a person leaves in an inaccessible gave away any shores behind. Meanwhile, the firmness and smell of oak began to more intelligently repeat about the slowness and gradualness with which the tree grows. The oak himself said that the only thing on such a growth is all the durable and fruitful, that growing means - to open towards the breadth of heaven, and together to root in the impenetrable crown of the earth; He said that the native-clamped will be born only when a person is equally and truly ready to fulfill the orders of the exceeding heaven, and will be buried under the protection of the earth carrying him on himself. And the oak continues to say this laundry, which, in no doubt in its path, passes by him. Everything that lives around the countryside, he collects in his bins, devoting to all those who go to him. The same arable fields and meadows along the gentle slopes of the hills at all times of the year accompany the lane in his path, approaching and moving away. All one thing: whether the alpine peaks high above the forests are immersed at the twilight of the evening, whether he rises to heaven, towards the summer morning, the lark where the country was swayed with a ridge hills, whether the eastern wind blows from the side of his mother’s native village, whether the lumberjack is dragging on the shoulders, returning. By night home, a bundle of brushwood for a home, whether it is slowly wandering, shifting, a supply loaded with sheaves, whether the children collect the first bells on the mezhe Luga or the fogs are rolled up for grave clubs - always, everywhere, and everywhere in the air over the road above the road above the road. A call is heard - comfort and exhortation, in which everything sounds the same. The simplicity of the simple presents inside itself in its truth the riddle of everything great and enduring. The uninvited, simplicity suddenly enters people and, however, needs to mature and bloom for a long time. In inconsistency, constantly the same simplicity is fraught with its blessing. And the breadth of everything that has grown up and has grown up in its stay near the road, gives the world. In the lack of her speeches, as Ecckehardt says, an old master in reading and life. God for the first time gets