Текст песни Маяковский - Облако в штанах

Мария! Мария! Мария!
Пусти, Мария!
Я не могу на улицах!
Не хочешь?
Ждешь,
как щеки провалятся ямкою
попробованный всеми,
пресный,
я приду
и беззубо прошамкаю,
что сегодня я
«удивительно честный».
Мария,
видишь —
я уже начал сутулиться.

В улицах
люди жир продырявят в четырехэтажных зобах,
высунут глазки,
потертые в сорокгодовой таске,—
перехихикиваться,
что у меня в зубах
— опять!—
черствая булка вчерашней ласки.
Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,
а на седых ресницах —
да!—
на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —
да!—
из опущенных глаз водосточных труб.
Всех пешеходов морда дождя обсосала,
а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет;
лопались люди,
проевшись насквозь,
и сочилось сквозь трещины сало,
мутной рекой с экипажей стекала
вместе с иссосанной булкой
жевотина старых котлет.

Мария!
Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?
Птица
побирается песней,
поет,
голодна и звонка,
а я человек, Мария,
простой,
выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.
Мария, хочешь такого?
Пусти, Мария!
Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!

Мария!

Звереют улиц выгоны.
На шее ссадиной пальцы давки.

Открой!

Больно!

Видишь — натыканы
в глаза из дамских шляп булавки!

Пустила.

Детка!
Не бойся,
что у меня на шее воловьей
потноживотые женщины мокрой горою сидят,—
это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят.
Не бойся,
что снова,
в измены ненастье,
прильну я к тысячам хорошеньких лиц,—
«любящие Маяковского!»—
да ведь это ж династия
на сердце сумасшедшего восшедших цариц.
Мария, ближе!
В раздетом бесстыдстве,
в боящейся дрожи ли,
но дай твоих губ неисцветшую прелесть:
я с сердцем ни разу до мая не дожили,
а в прожитой жизни
лишь сотый апрель есть.
Мария!

Поэт сонеты поет Тиане,
а я —
весь из мяса,
человек весь —
тело твое просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».

Мария — дай!

Мария!
Имя твое я боюсь забыть,
как поэт боится забыть
какое-то
в муках ночей рожденное слово,
величием равное богу.
Тело твое
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войною,
ненужный,
ничей,
бережет свою единственную ногу.
Мария —
не хочешь?
Не хочешь!

Ха!

Значит — опять
темно и понуро
сердце возьму,
слезами окапав,
нести,
как собака,
которая в конуру
несет
перееханную поездом лапу.
Кровью сердце дорогу радую,
липнет цветами у пыли кителя.
Тысячу раз опляшет Иродиадой
солнце землю —
голову Крестителя.
И когда мое количество лет
выпляшет до конца —
миллионом кровинок устелется след
к дому моего отца.

Вылезу
грязный (от ночевок в канавах),
стану бок о бок,
наклонюсь
и скажу ему на ухо:
— Послушайте, господин бог!
Как вам не скушно
в облачный кисель
ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте — знаете —
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи,—
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе.
Хочешь?
Не хочешь?
Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?
Я тоже ангел, я был им —
сахарным барашком выглядывал в глаз,
но больше не хочу дарить кобылам
из сервской муки изваянных ваз.
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова,—
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, ц

Maria! Maria! Maria!
Let go, Mary!
I can not in the streets!
Do not want?
You wait
how cheeks will fall pit
tried by everyone
fresh,
I will come
and toothlessly mumble,
what am i today
"Surprisingly honest."
Maria,
you see -
I have already begun to slouch.

In the streets
people make fat holes in four-story goiter,
stick out their eyes
worn in a fortieth year, -
giggle
what's in my teeth
- again! -
the stale roll of yesterday's affection.
Rain sobbed the sidewalks
puddles compressed con
wet, licking the streets, a corpse clogged with cobblestones,
and on gray eyelashes -
Yes!-
on the eyelashes of frosty icicles
tears from the eyes -
Yes!-
from the lowered eyes of the drainpipes.
All the pedestrians were sucked by the rain face,
and in the crews the athlete flaunted for the fat athlete;
bursting people
walking through
and oozing through the cracks fat
a muddy river with crews flowed down
along with a sucked bun
zhevotin old cutlets.

Maria!
How to squeeze a quiet word into their fat ear?
Bird
beat with a song
sings
hungry and call
and I am a man, Mary
plain,
coddled by consumptive night in the dirty hand of Presnya.
Mary, do you want this?
Let go, Mary!
Fingers cramp I pinch the iron throat of the bell!

Maria!

Beasts of street pastures.
Crush fingers on the abrasion neck.

Open up!

Painfully!

You see - stumbled
in the eyes of ladies hats pins!

Let it go.

Baby
Do not be afraid,
what is on my neck cowhide
voluptuous women are sitting in a wet mountain, -
it through life I drag
millions of huge pure loves
and a million million little dirty ones love.
Do not be afraid,
again,
in bad weather
I cling to thousands of pretty faces, -
"Loving Mayakovsky!" -
but this is a dynasty
in the heart of the mad ascended queens.
Maria, get closer!
In naked shamelessness
Are you afraid of trembling
but give your lips a colorless charm:
I have never lived with my heart until May,
but in a lived life
only the hundredth of April is.
Maria!

The sonnet poet sings Tiana,
and I -
whole meat
the whole man -
your body is just asking
as Christians ask -
“Our daily bread
give us this day. "

Maria - give it to me!

Maria!
I'm afraid to forget your name
how a poet is afraid to forget
some kind
in the throes of nights a born word
greatness equal to god.
Your body
I will protect and love
like a soldier
chopped off by war
unnecessary,
nobody's
protects his only leg.
Maria -
do not want?
Do not want!

Ha!

So again
dark and drowsy
I'll take my heart
Tearing in tears
carry
like a dog,
which is in the kennel
bears
paw moved by train.
I bleed the road with my heart,
sticks with flowers at the tunic's dust.
Will dance a thousand times with Herodias
the sun is the earth -
the head of the Baptist.
And when my number of years
spill out to the end -
millions of blood streaked trail
to my father’s house.

Come out
dirty (from spending the night in ditches),
stand side by side
bend over
and I will say in his ear:
- Listen, Mr. God!
You are not bored
in cloudy jelly
daily dipping open eyes?
Let's - you know -
arrange a carousel
on the tree of the study of good and evil!
Omnipresent, you'll be in every closet
and put such wines on the table,
so I wanted to go to ki-ka-poo
gloomy Peter the Apostle.
And in paradise again we will settle Evochok:
order, -
tonight w
from all the boulevards of beautiful girls
I will drag you.
Do you want
Do not want?
Shake your head, kudloty?
Are you eating a gray eyebrow?
You think -
this,
behind you, winged,
knows what love is?
I am also an angel, I was him -
sugar lamb peered into the eye
but no longer want to give mares
from serv flour of sculpted vases.
Almighty, you made up a pair of hands,
done,
that everyone has a head -
why didn’t you invent
so that there would be no pain
kiss, c