Текст песни Метанойя - Апокриф

***
Тем, кто жил да в седле, да с кнутом, песни стелятся в ноги,
Промедление тянет ко дну, вытирая сны досуха.
Шевеление смерти подобно, коль в путь, да без посоха,
А врата в никуда широки, как мотив без тревоги.
Разливаются Нилом, сереют и сохнут Аралом,
Лепит жизнь из прохожих стремлений, оградами кованых,
Но всегда твердо знают, на ужин – пюре и бефстроганов,
Что дымятся по сытным квартирам просторным и малым.

Жизнь бежит по страницам своих и чужих биографий,
И песчинки шагов заползают в curriculum vitae,
Чтобы знали соседние двери, мол – лыком не шиты.
И при этом, хотя бы прилюдно, не терпят тщеславий,
Ворожат у безмолвия стен, забывая – где небо,
Колобродят кругами эпох горделивых да погнутых,
Но всегда твердо помнят, на ужин – пюре и бефстроганов,
И намазанный маслом ломоть аппетитного хлеба.

По углам – крошки грез, по горбам – событийные торбы,
По умам – безразличные взоры с личиной упорства.
Гордецы да пророки братаются воском притворства,
Паяцам присягают на верность стыдливые толпы.
А из ксерокса памяти лезут досужие сплетни,
И болтается дух катакомбами внутренних органов.
Тоже знает – сегодня на ужин пюре и бефстроганов,
Значит, снова равны все признанья, молитвы и бредни.

Как аборты прогресса ошибки бухой поветухи,
Удирают из контрацептивов большие желания.
Календарно смакуют падения сны и мечтания
И кружатся над бледной зимой, как голодные мухи.
А святая весна все кончает текущими льдами,
А хмельная весна принимает шальных да растроганных,
Но закатанным зенкам на ужин – пюре и бефстроганов,
И приправой – беседа с привыкшими к благу богами.

И пожарники пьют за прогресс на пустых пепелищах,
Менестрели больших галерей все под локоть с министрами,
И гремит за непризнанных тост расписными канистрами,
Бередятся мерцаньем светил налитые глазища.
Всепрощение просит курить, да промокли кисеты,
Вседозволенность шьет по слогам архетипы из слоганов…
Тоже знают – сегодня на ужин пюре и бефстроганов
Гороскопы микробов, притертые к смерти приметы.

Христофор – колумбарным инкубом в Клондайк демократов,
Леонардо – цепями к крылу, мол – пущай налетается,
Данте выгнан из Ада и вновь возбуждением мается,
Даже Дарвин и тот исключен из семейства приматов.
Всем большой самосуд самострелами прихотей моды,
Всем наглядно – какими грехами бессмертны дороги к ним.
Общим скопом прощают и кормят пюре и бефстроганов,
А на сытый желудок все гладко – и взятки и счеты.

Босоногой равниной по мозгу кудесница вера,
Получившая роль да пароль отдыхает припевами,
Разбавляя плеяду сугревами да разогревами,
Оставляя пропитым потомкам апокриф примера.
Солнце лепит ремиксы особо отмеченным тенью.
Солнце бреет вихрастые лбы, да шныряет острогами.
И дымятся по сытым квартирам – пюре и бефстроганов,
Приминая ростки до бессмертья не нужных сомнений.

Дмитрий Панов

***
For those who lived in the saddle and with a whip, songs spread to their feet,
Procrastination pulls to the bottom, wiping dreams dry.
The stirring of death is like, if on the way, but without a staff,
And the gate to nowhere is wide, like a motive without anxiety.
Spill over the Nile, turn gray and dry with the Aral,
Sculpts life out of aspirations of passers-by, forged fences,
But they always know for sure, for dinner - mashed potatoes and beef stroganoff,
That smoke in the hearty apartments, spacious and small.

Life runs through the pages of its own and others' biographies,
And grains of sand of steps crawl into the curriculum vitae,
To know the neighboring doors, they say - they are not sewn with bark.
And at the same time, at least in public, they do not tolerate vanities,
They charm at the silence of the walls, forgetting - where is the sky,
They roam in circles of the proud and bent epochs,
But they always firmly remember, for dinner - mashed potatoes and beef stroganoff,
And a slice of delicious bread smeared with butter.

In the corners - crumbs of dreams, on the humps - event bags,
On the minds - indifferent eyes with a mask of perseverance.
The proud and the prophets fraternize with the wax of pretense,
Shy crowds swear allegiance to the clowns.
And idle gossip comes from the copier of memory,
And the spirit dangles from the catacombs of internal organs.
He also knows - today for dinner, mashed potatoes and beef stroganoff,
This means that all confessions, prayers and nonsense are equal again.

Like the abortions progress of a drunkard's mistake,
Great desires escape from contraceptives.
Calendar relish the fall of dreams and dreams
And circling over the pale winter like hungry flies.
And holy spring ends with flowing ice,
And the intoxicating spring accepts the crazy and touched,
But rolled up eggs for dinner - mashed potatoes and beef stroganoff,
And seasoning is a conversation with gods accustomed to goodness.

And firefighters drink to progress in empty ashes
Minstrels of large galleries are all under the elbow with ministers,
And rattles for unrecognized toast with painted cans,
His eyes are full of flickering luminaries.
Forgiveness asks to smoke, but the pouches are soaked,
Permissiveness sews archetypes from slogans in syllables ...
They also know - today for dinner, mashed potatoes and beef stroganoff
Horoscopes of microbes, omens worn to death.

Christopher - Columbar incubus in the Klondike Democrats,
Leonardo - with chains to the wing, they say - let it fly,
Dante is kicked out of Hell and toils again with excitement,
Even Darwin is excluded from the primate family.
All the great lynching by the crossbows of the whims of fashion,
Everyone can clearly see what sins are immortal roads to them.
Generally they forgive and feed mashed potatoes and beef stroganoff,
And on a full stomach, everything is smooth - both bribes and abacus.

A barefoot plain in the brain, the sorceress faith,
The one who got the role and the password rests with choruses,
Diluting the galaxy with warm-ups and warm-ups,
Leaving the drunken descendants an apocryphal example.
The sun sculpts remixes with a specially marked shadow.
The sun shaves its swirling foreheads and dives in with spears.
And they smoke in well-fed apartments - mashed potatoes and beef stroganoff,
Taking the shoots to the immortality of unnecessary doubts.

Dmitry Panov