Двести лет сижу, двести лет твержу чепуху
в клетке, как в тюрьме, в собственном дерьме и в пуху.
Можно бить крылом, или напролом головой,
но надежна клеть, это моя смерть, мой конвой!
Так несу я вздор и клюю отборнейший плов,
и гляжу в окно, как в немом кино, все без слов.
Лишь придавленный плотной рамою мат да лай,
баритон гудка да собора колокола.
Где-то там живут без цепей и пут не на привязи,
к черту все послав, мол, судьба сама вывезет.
Водкой жизнь губя, волю не любя, в потолок свистят.
Мне бы их удел: я бы улетел, не задумался.
Чтобы в уши мне неприглушенный, полный звук летел,
чтоб дышать вовсю вольной вольностью, а не смрадом тел!
К черту жизнь мою, к черту коноплю арестантскую,
чем в дерьме сидеть, лучше помереть в дальних странствиях!
Двести лет сижу, двести лет твержу чепуху...
I’ve been sitting for two hundred years, I’ve been talking nonsense for two hundred years
in a cage, like in prison, in your own shit and down.
You can beat with a wing, or headlong,
but the crate is reliable, this is my death, my convoy!
So I carry nonsense and peck the most selective pilaf,
and I look out the window, as in a silent movie, all without words.
Only a mat da barked down by a dense frame,
baritone beep yes cathedral bells.
Somewhere there live without chains and put not on a leash,
to hell with sending, they say, fate itself will take out.
Vodka destroying life, not loving the will, whistling at the ceiling.
I would have their destiny: I would fly away, not think.
So that in my ears a muffled, full sound flies,
to breathe in full freedom, and not a stench of bodies!
To hell with my life, to hell with hemp
than sitting in shit, it’s better to die in long journeys!
I’ve been sitting for two hundred years, and two hundred years I’ve been talking nonsense ...
