Вряд ли собой хороша, но скромна и нарядна;
вряд ли вполне молода, но о том не речем, -
где-то в предместье она так и живёт, вероятно.
Чем занята, Бог весть. Может, совсем ничем.
Может быть, к зеркалу профиль приблизив негордый,
локон непышный на разные крутит лады.
Или цветок чуть живой ставит в кувшин узкогорлый,
в озере только что свежей набрав воды.
Может быть, этот цветок называется розой.
Может быть, он ей подарен с неделю тому
рослым красавцем таким, с белой такой папиросой.
Близ городских ворот. Бог весть, за что, к чему.
Всё ни к чему. Никаких никогда не бывает
рослых с цветами красавцев у врат городских.
Ну, вот и плачет она, вот и кувшин разбивает
на семь иль шесть - Бог весть - мёртвых частей таких.
Может быть, этот цветок называется розой.
It is unlikely to be good, but modest and elegant;
it’s hardly quite young, but we don’t talk about it -
somewhere in the suburbs she lives, probably.
What are you doing, God knows. Maybe nothing at all.
Maybe the profile is brought nearer to the mirror,
curl not fluffy at different twists and turns.
Or a flower a little lively puts in a narrow-necked jug,
in the lake freshly typing water.
Maybe this flower is called a rose.
Maybe he gave her a week ago
so tall handsome, with such a white cigarette.
Near the city gate. God knows why.
All to nothing. There are never any
tall with flowers handsome at the gates of the city.
Well, here she is crying, here the jug breaks
on seven il six - God knows - such dead parts.
Maybe this flower is called a rose.
