Пахнет морем, и луна висит над самым Лонжероном,
И каштаны тихо шепчутся с бульваром полусонным.
Невесомо серебрится ночи южной панорама,
Спят фонтаны, занавешены фруктовыми садами.
От бульвара книзу лестница сбегает прямо к порту.
В Лунном парке обсуждаются и браки, и аборты.
Натюрморты, те которые в Аркадии на пляже,
Не покажут в знаменитом Ленинградском Эрмитаже.
Нет Одессы без Привоза и без Нового базара.
Там покрыты покупатели и матом, и загаром.
По бульварам пьяный запах распустившейся сирени,
И трамваи пробивают себе путь в листве весенней.
Над причалом маяка огонь и лес портовых кранов.
В море - чайки, а над ними гордо кружатся бакланы.
Рестораны осветили побережье огоньками,
Звон бокалов, и поет гитара за Одессу-маму.
И в загранке я всегда тебя по памяти рисую,
Молдаванку, и булыжную родную мостовую,
И Пересыпь, пробудившиеся от первого трамвая,
И, как в детстве, я по солнечному городу шагаю.
И, как в детстве, я по солнечному городу шагаю.
It smells of the sea and the moon hanging above the Langeron,
And chestnuts quietly whispering Boulevard sleepy.
Weightlessness silvery night view of the south,
Sleep fountains, curtained orchards.
From Boulevard runs right down the ladder to the port.
The Moon and Park discussed marriage, and abortion.
Still life, those who are on the beach in Arcadia,
It does not show in the famous Leningrad Hermitage.
None of Odessa free to bring and without a new market.
It covered buyers and obscenities, and tan.
On the boulevards drunk blown smell of lilac,
And trams make their way through the foliage of the spring.
Above the lighthouse pier fire and forest cranes.
In the sea - gulls, and above them proudly circling cormorants.
Restaurants lights illuminated the coast,
The clink of glasses, guitar and sings for Odessa-mother.
And I always zagranku you draw from memory,
Moldavanka and native cobblestone pavement
And Siltings, awakened by the first tram,
And as a child, I was on the sunny city steps.
And as a child, I was on the sunny city steps.
