На Садовой били стекла. На Садовой пили пиво.
В мутном сумраке дрожащем сизый дым мешался с матом.
У подъезда кошка мокла. Неизбежно и тоскливо
под конвоем двух сержантов новобранцы шли в солдаты.
Освещали путь неблизкий фонари в земном поклоне,
сострадая и калеча синеватым светом лица.
Будто с паперти российской, шла бездомная колонна
злой судьбе своей навстречу за какую-то границу.
Их следы давно простыли на седом асфальте ветхом,
пережившем ту потерю с утешительною ложью.
То ли заново простили то ли прокляли навеки -
я не знаю. И не верю, что проклятье нам поможет.
Просто грянет черный праздник, и на всех найдутся плети.
Просто пиво на Садовой разбавлять начнут помногу.
Расцветет чумной заразой это подлое столетье
и закончится Содомом. И туда ему дорога,
истекающему потом, как палач на месте Лобном
с перетруженной рукою от костистых шей стрельцовых,
одуревший от работы и под солнцем желто-злобным
возмечтавший о покое. Пять детишек палачевых
ждут в избе отца со службы с государевой, казенной,
и мерещится старшому, что отец, с глазами долу,
увязая в топких лужах, человечину несет им
в перепачканной кошелке.
Пили пиво на Садовой.
В мутном сумраке дрожащем сизый дым мешался с матом.
У подъезда кошка мокла. Неизбежно и тоскливо
под конвоем двух сержантов новобранцы шли в солдаты.
На Садовой били стекла. На Садовой пили пиво.
1987
Glass beat on Sadovaya. They drank beer on Sadovaya.
In the muddy gloom, quivering, the gray smoke mixed with the mat.
At the entrance, the cat is wet. Inevitably and dreary
under the escort of two sergeants, the recruits marched into the soldiers.
Illuminated the path of non-small lanterns in the bow of the earth,
compassion and cripple with a bluish face.
As if from the Russian porch, there was a homeless column
his evil fate to meet abroad.
Their tracks have long fallen on the gray asphalt with decrepit,
survived that loss with a comforting lie.
Either forgiven again, or cursed forever -
I do not know. And I do not believe that a curse will help us.
Just a black holiday will break out, and there will be whips at all.
Just beer on Sadovaya will begin to dilute a lot.
This vile century will blossom plague infection
and end with Sodom. And there he is dear,
expiring later, like an executioner in the place of Lobny
with the arm outstretched from the bony archery necks,
stupefied from work and under the yellow-evil sun
dreaming of peace. Five executioner kids
they are waiting in a hut for a father from service with the sovereign, state,
and imagines the elder that the father, with his eyes down,
bogged down in marshy puddles, a man carries them
in a dirty wallet.
We drank beer on Sadovaya.
In the muddy gloom, quivering, the gray smoke mixed with the mat.
At the entrance, the cat is wet. Inevitably and dreary
under the escort of two sergeants, the recruits marched into the soldiers.
Glass beat on Sadovaya. They drank beer on Sadovaya.
1987
