Одному слишком грустно бороться с лоскутным одеялом теней. Одному или одной — уже не помню. Снова друзья и домашние животные собраны в кучу шерстяными петлями пыльного ковра. Старые лакированные шкафы изранены зарубцевавшимися белыми трещинами. Слишком много памяти. Её распирает, как объевшегося толстяка, она вжимается в углы и выбивает скрипучую дверь кухни.
До сих пор жива тумба мёртвой бабушки: эластичные бинты и запасная челюсть, панированная крошками от печенья, бальзам «Звёздочка» и выломанная душка очков, сумочка цвета ультрамарин и малиновая помада. Орнаменты и узоры всюду! Шершавой лапой отогнутого края, где-то около двух дня, разбудит ковёр — нельзя пропустить её визит.
Я хочу навсегда остаться здесь, внутри, не выходить ни-ко-гда. Снаружи непонятное и непонимающее месиво из людей, как бурый ком пластилина. Я не являюсь их частью — только притворяюсь, что у меня столько же рук и ног, условно вписываясь по формальным признакам в их вид.
Здесь же — привычная нарочитая тишина, подчёркнутая урчанием всегда голодного холодильника. Надзирателя нет, но заключение осталось.
Это случилось семь месяцев назад — глухой стук падения поставил на паузу взгляд бабушки, заставив прорастать глазками вместе с запасами картошки на промёрзшем балконе.
И теперь надо помнить лишь этот день, когда социальный работник приходит ровно в три. Надеть тяжёлое пальто, пропахшее затхлостью и поместиться вместе со спутанными волосами, потерявшими цвет, в шерстяной платок. Угостить клубникой и молча поставить подпись, кутая руку в тень.
Завтра надо купить клубники и сливок, а потом ждать.
Нельзя отключать радиоточку — одиночество добьет сон.
It’s too sad for one to fight the patchwork of shadows. I don’t remember one or one. Again, friends and pets are piled up in a pile of woolen dusty carpet loops. Old lacquered wardrobes are wounded by healed white cracks. Too much memory. She is bursting like a fat man, she is pressed into the corners and knocks the creaky door of the kitchen.
The dead grandmother’s cabinet is still alive: elastic bandages and a spare jaw breaded with cookie crumbs, Zvezdochka balm and a broken darling of glasses, ultramarine handbag and raspberry lipstick. Ornaments and patterns everywhere! With a rough paw of a bent edge, somewhere around two days, the carpet will wake you up - you should not miss her visit.
I want to stay here, inside forever, not to go out for ever. Outside, an incomprehensible and incomprehensible mess of people, like a brown ball of plasticine. I am not a part of them - I just pretend that I have the same number of arms and legs, conditionally fitting into their appearance according to formal signs.
Here is the usual deliberate silence, emphasized by the rumbling of an always hungry refrigerator. There is no overseer, but a conclusion remains.
It happened seven months ago - a dull thud of the fall paused the grandmother's gaze, forcing her to sprout with her eyes along with the potato stocks on the frozen balcony.
And now we only need to remember this day when the social worker arrives at exactly three. Put on a heavy coat smelling of musty and fit in a woolen shawl with matted hair that has lost color. To treat strawberries and silently put a signature, wrapping his hand in the shade.
Tomorrow you need to buy strawberries and cream, and then wait.
You can not turn off the radio - loneliness will finish the dream.
