Я люблю смотреть, как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
за тоски хоботом?
А я —
в читальне улиц —
так часто перелистывал гро̀ба том.
Полночь
промокшими пальцами щупала
меня
и забитый забор,
и с каплями ливня на лысине купола
скакал сумасшедший собор.
Я вижу, Христос из иконы бежал,
хитона оветренный край
целовала, плача, слякоть.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой
в божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!»
I love to watch children die.
Have you noticed the surf of laughter, the hazy shaft
for longing trunk?
And I -
in the street reading room -
so often leafed through the volume.
Midnight
with wet fingers felt
me
and a hammered fence
and with rain drops on the bald head of the dome
the mad cathedral was galloping.
I see Christ fled from the icon,
chiton windward edge
kissed, crying, slush.
Screaming to the brick
I thrust a dagger into frenzied words
swollen pulp in the sky:
"The sun!
My father!
Take pity though you don't torture!
It is my blood shed by you that flows dearly.
This is my soul
in tatters of torn clouds
in the scorched sky
on the rusty cross of the bell tower!
Time!
Even though you, lame bogomaz,
paint my face
to the goddess of the freak of the century!
I'm lonely as the last eye
from a man going to the blind! "
