Все сохраняется..
Даже каштаны в твоей ладошке,
двадцать лет назад упавшие с крон.
И, когда чернеют фамильные вилки, ложки,
и расступится морем иная утварь -люди ищут порталы в замки,
где ничем нельзя обладать, кроме консервной банки,
из которой дети делают телефон.
Желудь с шапкой, грецкий орех и солнце
в пыльном просвете крыши, как мед, коричневой.
Самое нужное, знать,
нам остается
для обустройства дома, впервые-личного.
Радость бездомным!Вечный покой бесприютным!
Тлеют, как торф, потолки, размывая предел.
Но почему я боюсь не пространств безлюдных,
а человека, чью жертву никто не презрел?
Более всех
приволий пустых и белых -
тех собратьев, чья жертва не догорела,
я устрашилась, брат,и дары в корзине
превратились в дым уходящий синий.
Но хранится в пригоршни цвет акаций,
Жизнь назад добытый с весенних крон.
Думала, что истлели, что только снятся,
прихожу в тот дом, куда чад поднялся-
а сады цветут..
по- прежнему широко.
Everything is saved ..
Even the chestnuts in your palm
twenty years ago, fallen from the crown.
And when family forks, spoons blacken
and other utensils part with the sea - people are looking for portals to castles,
where you can’t have anything except a tin can,
from which children make a phone.
Acorn with a hat, walnut and sun
in the dusty lumen of the roof, like honey, brown.
The most necessary thing to know
we are left
for home improvement, first-personal.
Joy to the homeless! Eternal peace to the homeless!
Smolder like peat ceilings, blurring the limit.
But why am I not afraid of uninhabited spaces,
and a man whose sacrifice no one despised?
More than all
the void of empty and white -
those brothers whose sacrifice did not burn out,
i'm scared brother and gifts in the basket
turned into smoke leaving blue.
But kept in a handful of acacia color,
Life back mined from spring crowns.
I thought that they had decayed, that they were only dreaming,
I come to the house where the child has risen-
and the gardens are blooming ..
still wide.
