И до рассвета гулял закат, румянил,
Туманил окна росой, ольхой шептал,
Березил красным цветком, дурманом ранним
И поднимался до облаков.
Завел тропой в долгостой, нарек безумить,
Пловцом-нырком бороздить плески знакомой реки.
Сухим листом-круженцом заветил Улы.
Таялся в мокрой горсти.
Смелым влечен набело знаки прочел.
В осень полей рвется усталый борей.
Мне без затей отвечал:
Ива хранила печать тугую.
Стынут мосты тревог
Кто забирает в оброк взгляды неясных ночин молить о пощаде.
Ступней босой отмечал сны утаившей Игрели.
Оттепель ждал вязью дорог.
Канул обряд росы ливнем апреля,
Росчерком скорым сберег талой водой.
Смелым влечен набело знаки прочел.
В осень полей рвется усталый борей.
1 февраля 1994 года
And until dawn the sunset walked, blushed,
Mist the windows with dew, alder whispered,
Berezil red flower, early dope
And rose to the clouds.
He started a long-standing path, called me mad,
A dive swimmer to plow the lapping of the familiar river.
Uly bequeathed him with a dry leaf.
Hidden in a wet handful.
I read the signs for the brave ones.
In the autumn of the fields, a tired boreas breaks.
He answered me without fuss:
Willow kept the seal tight.
The bridges of anxiety are cooling
Who takes the glances of obscure nights to the rent to beg for mercy.
Feet barefoot marked the dreams of the concealed Igrel.
The thaw was waiting for the ligature of the roads.
The rite of dew disappeared in the shower of April,
I quickly saved it with a stroke of melt water.
I read the signs for the brave ones.
In the autumn of the fields, a tired boreas breaks.
February 1, 1994
