Маршак живет у них за шкафом
из красной ждановской фанеры.
Пока задиристым пиф-пафом
его пугают пионеры,
скребет фанеру мышь Шеннона,
мелькают цифры, голограммы.
Он на дисплей выводит клона
олдскульной векторной программы.
И видит в ней себя маньяком
с холодным сердцем на ладони.
Он станет ртутью и мышьяком
и смертоносным, как полоний
решил он стать, забив на жалость,
кибернетическим исчадьем,
чтоб жизнь семейству не казалась
в СССР еврейским счастьем.
Он жмет на play, и, всплыв из бездны
глубоководным батискафом,
в обличье, каждому известном,
он выплывает из-за шкафа.
Подумать только – всплыть из бездны –
из тайных недров океана!
И, сев за стол, хозяйской «Экстры»
он наливает полстакана.
Пусть газ незрим, а дух неведом,
но кровь обласкана этилом.
Хозяйка занята обедом,
хозяин – свежим «Крокодилом».
Поверх очков на них глядит он,
как на лохов провинциальных.
Заходят двое троглодитов
в прыщах стыдобных гормональных,
одной рукою машинально
шары воздушные сжимая,
другой – в кармане нелегально
шары вспотевшие катая.
Таков порочно-инфантильный
его читатель перманентный.
Хоть с виду, может, и дебильный,
зато внутри интеллигентный.
Обоих скоро обнаружат
в остывшем облаке посмертном:
один растекся ртутной лужей,
другой осел мышиным пеплом.
И яда полные карманы,
и марш играет зомбоящик.
Во все свиные барабаны
дубасит юный барабанщик.
И пахнет в воздухе войною
рябой, безногой, желтолицей.
А кто там в небе над страною
победно реет гордой птицей?
Маршак над городом кружится
остервенелым мессершмидтом.
Горит и плавится столица,
блюя свинцом и динамитом.
Неистребимый, как Покрышкин,
он стал подобен грозным асам.
А мог царапать серой мышкой
Стихи детишкам пучеглазым.
И книжки старого еврея
сейчас читал бы каждый хипстер.
Но всюду смерть, война, Корея.
Какой тут к бесам «Мистер-твистер»?
Такие были ЭВээМы.
Таки нравы и стограммы.
Не то, что ваши Эминемы.
Не то, что ваши Футурамы.
Marshak lives behind the closet
from red Zhdanovskaya plywood.
While snooty bang bang
pioneers scare him,
Shannon's mouse scrubbing plywood,
numbers and holograms flash.
It displays a clone on the display
an old school vector program.
And he sees himself as a maniac in her
with a cold heart in the palm of your hand.
It will become mercury and arsenic
and deadly like polonium
he decided to become, scoring for pity,
a cybernetic fiend
so that life does not seem to the family
in the USSR with Jewish happiness.
He presses on play, and, emerging from the abyss
deep-sea bathyscaphe,
in the guise everyone knows
he floats out from behind the closet.
Just think - emerge from the abyss -
from the secret bowels of the ocean!
And, sitting down at the table, the master's "Extra"
he pours half a glass.
Let the gas be invisible, but the spirit is unknown,
but the blood is kindly with ethyl.
The hostess is busy with lunch
the owner is a fresh "Crocodile".
He looks at them over his glasses,
like provincial suckers.
Two troglodytes enter
in shameful hormonal acne,
with one hand mechanically
squeezing balloons,
the other is in your pocket illegally
sweaty rolling balls.
Such is the viciously infantile
his reader is permanent.
Though it looks like a moron,
but intelligent inside.
Both will soon be discovered
in the cooled posthumous cloud:
one spilled into a puddle of mercury,
another donkey with mouse ash.
And pockets full of poison
and the march is playing a zombie box.
All the pork drums
the young drummer blunts.
And it smells like war in the air
pockmarked, legless, yellow-faced.
And who is there in the sky above the country
a proud bird flying triumphantly?
Marshak is circling over the city
frenzied Messerschmidt.
The capital is burning and melting
vomiting with lead and dynamite.
Indestructible, like Pokryshkin,
he became like a formidable aces.
Or he could scratch with a gray mouse
Poems for goggle-eyed kids.
And the books of the old Jew
every hipster would read now.
But death is everywhere, war, Korea.
What kind of "Mister Twister" is there for demons?
Such were the EVEEMs.
Such morals and hundred grams.
Not like your Eminems.
Not like your Futurama.
