В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою.
Звенят, гудят джаз-баны
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.
А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,
Где в испуге даже дети убегают от меня.
Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным,
И в лучах моей короны умирает светоч дня.
Звенят, гудят джаз-баны,
Танцуют обезьяны
И бешено встречают Рождество.
А я, кривой и пьяный,
Заснул у фортепьяно
Под этот дикий гул и торжество.
На башне бьют куранты,
Уходят музыканты,
И елка догорела до конца.
Лакеи тушат свечи,
Давно замолкли речи,
И я уж не могу поднять лица.
И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел
И сказал: "Маэстро, бедный. Вы устали. Вы больны.
Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго.
Даже в нашем добром небе были все удивлены".
И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи,
Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда.
А высоко в синем небе догорали Божьи свечи
И печальный желтый Ангел тихо таял без следа.
Вертинский А. 1934
In the evening the restaurants,
In Paris booths,
The cheap electric paradise
All night wrung her hands
From rage and anguish
And people something plaintive singing.
Ringing, buzzing jazz bans
And the evil monkey
I Scalia mutilated mouths.
And I, a curve and a drunk,
I called them in the oceans
And rolling in them champagne colors.
And when the morning comes, I'm delirious boulevard sleepy
Where startled even the children run away from me.
I'm tired old clown, I wave my sword cardboard,
And in the glow of my crown dying luminary of the day.
Ringing, buzzing jazz bans,
Dance Monkey
And wildly celebrate Christmas.
And I, a curve and a drunk,
I fell asleep at the piano
Under this wild buzz and celebration.
On the tower sounding chimes
Gone musicians
And the tree had burned down to the end.
Footmen extinguish candles
It has long been silent speech
And I really can not lift the face.
And then with the extinct tree quietly jumped yellow Angel
And he said: & quot; Maestro poor. You're tired. You are sick.
It is said that you are in the brothels at night singing tango.
Even our good sky were all surprised & quot ;.
And, covering his face with his hands, I listened to the speech brutal,
Tailcoat wiping tears, tears of pain and shame.
And high in the blue sky were burning the candle of God
And the sad yellow angel quietly melted without trace.
A. Vertinsky 1934
