Забери мой самый страшный грех
И при всех отдай свое место в раю за безделицу. Прими меня из-под седалища,
В сонмище гадов ешь мою половую плоть.
Я стану спать в мощах,
В шаболдинских плащах,
Я внемлю схимницам,
И знаю счастье прощать.
На свастике бесхвостой повиси еще ой,
Да благодатью заполни рот, мне вставив по гланды. Масленой главой, захваченная венцом,
Я жду конца времен, стоя под простым концом.
Ближе купола, но потом ближе пуси райт мне Ближе купола, но потом ближе пуси райт мне (кого надо выбирай, выбирай, е)
Женщины-нацистки ставят в конце СС,
Где мой прописка, там я была и есть –
Не так и далеко от не столь отдаленных мест. Как бы мне поститься так, чтобы не сесть.
В моих мечтах я расфасована по мешкам, Гадиной-говядиной по кишкам.
Там, где по алтарю причиндалами ездят,
Где никогда не уживутся вместе
Языческая голова с христианским сердцем.
В логове бесконечного Тангейзера,
Секса и агрессии, побежденных персов
И песен и печали мертвецов, в которых нет слов, Но есть поэзия.
Take away my most terrible sin
And in front of everyone give up your place in paradise for a trifle. Accept me from under your seat,
In a host of reptiles eat my sexual flesh.
I will sleep in relics,
In Shaboldin cloaks,
I listen to the nuns,
And I know the happiness of forgiving.
Hang on the tailless swastika for a while, oh,
And fill my mouth with grace, inserting it up to my tonsils. With an oily head, captured by a crown,
I await the end of time, standing under a simple end.
Closer to the dome, but then closer to Pussy Rait for me Closer to the dome, but then closer to Pussy Rait for me (choose who you need, choose, e)
Nazi women put the SS at the end,
Where my registration is, there I was and am –
Not so far from not so distant places. How can I fast without sitting down?
In my dreams I am packed into sacks, A viper-beef by the guts.
There, where they ride on the altar with their junk,
Where they will never get along together
A pagan head with a Christian heart.
In the lair of the endless Tannhäuser,
Sex and aggression, defeated Persians
And songs and sorrows of the dead, in which there are no words, But there is poetry.
