Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их
предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал
скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я
стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше
их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня
никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе
с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они
там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет
и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства
счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда
в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но
холодное, бессильное отчаянье, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я
сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла,
испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к
услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании
погибшей ее половины
Everybody read on my face the signs of bad qualities that were not there; but their
assumed - and they were born. I was humble - I was accused of deceit: I became
secretive. I deeply felt good and evil; no one caressed me, everyone insulted me: I
became vindictive; I was gloomy - other children are cheerful and talkative; i felt higher
them, - they put me below. I became envious. I was ready to love the whole world - me
nobody understood: and I learned to hate. My colorless youth was spent fighting
with yourself and light; my best feelings, fearing ridicule, I buried in the depths of my heart: they
there they died. I spoke the truth - they did not believe me: I began to deceive; getting to know the light well
and the springs of society, I became skilled in the science of life and saw how others without art
happy, taking advantage of the gift of the benefits that I have so tirelessly sought. And then
despair was born in my chest - not that despair that is cured with the barrel of a gun, but
cold, powerless despair, covered with courtesy and a good-natured smile. I
became a moral cripple: one half of my soul did not exist, it dried up,
evaporated, died, I cut her off and left her - while the other stirred and lived to
services to everyone, and no one noticed, because no one knew about the existence
dead half of her
