Я всегда был за тех, кому горше и хуже,
Я всегда был для тех, кому жить тяжело.
А искусство мое, как мороз, даже лужи
Превращало порой в голубое стекло.
Я любил и люблю этот бренный и тленный.
Равнодушный, уже остывающий мир,
И сады голубые кудрявой вселенной,
И в высоких надзвездиях синий эфир.
Трубочист, перепачканный черною сажей.
Землекоп, из горы добывающий мел.
Жил я странною жизнью моих персонажей,
Только собственной жизнью пожить не успел.
И, меняя легко свои роли и гримы.
Растворяясь в печали и жизни чужой,
Я свою - проиграл, но зато Серафимы
В смертный час прилетят за моею душой!
Вертинский А. 1952
I have always been for those who are bitter and worse,
I have always been for those who find life hard.
And my art is like frost, even puddles
Sometimes it turned into blue glass.
I loved and love this mortal and perishable.
An indifferent, already cooling world
And the gardens are blue curly universe,
And in the high supra-stars blue ether.
Chimney sweep stained with black soot.
Excavator extracting chalk from the mountain.
I lived the strange life of my characters
Only did not manage to live his own life.
And, easily changing their roles and makeup.
Dissolving in the sadness and life of a stranger,
I lost mine, but the Seraphim
In the hour of death they will fly for my soul!
Vertinsky A. 1952
