Текст песни Потаня - Он жил у железной дороги

Он жил у железной дороги (сдал комнату друг-доброхот) - и вдруг просыпался в тревоге, как в поезде, сбавившем ход. Окном незашторенно-голым квартира глядела во тьму. Полночный, озвученный гулом пейзаж открывался ему.

Окраины, чахлые липы, погасшие на ночь ларьки, железные вздохи и скрипы, сырые густые гудки, и голос диспетчерши юной, красавицы наверняка, и медленный грохот чугунный тяжелого товарняка.

Там делалось тайное дело, царил чрезвычайный режим, там что-то гремело, гудело, послушное планам чужим, в осенней томительной хмари катился и лязгал металл, и запах цемента и гари над мокрой платформой витал.

Но ярче других ощущений был явственный, родственный зов огромных пустых помещений, пакгаузов, складов, цехов - и утлый уют неуюта, служебной каморки уют, где спят, если будет минута, и чай обжигающий пьют.

А дальше - провалы, пролеты, разъезды, пути, фонари, ночные пространства, пустоты, и пустоши, и пустыри, гремящих мостов коромысла, размазанных окон тире - все это исполнено смысла и занято в тайной игре.

И он в предрассветном ознобе не мог не почувствовать вдруг в своей одинокой хрущобе, которую сдал ему друг, за темной тревогой, что бродит по городу, через дворы, - покоя, который исходит от этой неясной игры.

Спокойнее спать, если кто-то до света не ведает сна, и рядом творится работа, незримому подчинена, и чем ее смысл непостижней, тем глубже предутренний сон, покуда на станции ближней к вагону цепляют вагон.

И он засыпал на рассвете под скрип, перестуки, гудки, как спят одинокие дети и брошенные старики - в надежде, что все не напрасно и тайная воля мудра, в объятьях чужого пространства, где длится чужая игра.

He lived near the railroad (passed each room-gooders) - and suddenly woke up to the alarm in the train slowed down. Window nezashtorenno-naked apartment staring into the darkness. Midnight voiced hum landscape opened to him.

Suburb, stunted limes, extinguished the night stalls, iron sighs and squeaks, raw thick horns, and voice dispetchershi young, beautiful for sure, and the slow rumble of heavy iron freight train.

It makes no secret deal, reigned emergency mode, there is something thundered, roared, obedient someone else's plans, in autumn lingering Khmara rolled and metal clanged, and the smell of burning and cement on wet platform vital.

But brighter than others was distinct sensations akin to the call of the huge empty spaces, warehouses, stores, shops - and fragile neuyuta comfort, utility closet comfort, where sleep, if minute, and drink scalding tea.

And then - the failures, the spans, patrols, path lights, night space, emptiness, and wastelands and vacant lots, rattling rocker bridges dash smeared windows - all this is meaningful and engaged in a mystery game.

And in the predawn chill, he could not help but feel suddenly in his lonely hruschobe that passed him a friend of the dark anxiety that wanders through the city, through the courts - the rest that comes from this obscure game.

Sleep well, if one does not know to the world of sleep, and next work is going on, it is subject to the invisible, and what is its meaning nepostizhney, the deeper the early morning sleep as long as the station closest to the carriage cling wagon.

And he fell asleep at dawn under the creaking, clatter, beeps as sleep lonely children and abandoned elderly - in the hope that all is not in vain, and the secret will wise, in the arms of someone else's space, which lasts another's game.