Текст песни пинженин - В моем магазине

в моем магазине думают, что я только пью, курю и жарю яичницу,
так и есть – я только жарю яичницу, курю и пью.
но скоро это закончится и для этого есть июль и охапка моих одиночеств.
в моем магазине все знают, что я не один, что у меня есть толстый теленок витя.
если б не ты, я послал бы весь питер, всю москву, весь урал и весь крым.
в моем магазине все в курсе, что я демонтажник и клоун,
точнее сказать клоун и демонтажник.
и бокал моей жизни пускай будет полон, пока совесть не стала продажной.

повесь меня на галстуке в гостиной, потом всю ночь рыдай и зови на помощь,
не говори, что был скотиной, не говори, что был я сволочь,
повесь меня на галстуке в парадной, я буду как гирлянда улыбаться,
читать стихи свои нескладно, при этом веселить вас не стараться.
так вздерни меня на подтяжках на площади искусств у спаса,
прохожие скажут – бедняжка, а ты вздерни, не моргнув глазом.

мне не нравится пьянство по вторникам, каждый вторник, как битва за Францию,
ну и я такой – в чине полковника, взял вокзал, телефонную станцию.
мне не нравится утро по вторникам и мечты и надежды на новое,
ты стоишь на краю подоконника, тело бренное, бестолковое.

отнесу тело в ванную, от вчерашнего надо отмыться,
не доиграть мне в игру странную, в полете не остановиться,
курю, паравозю, прослыл выпивохой, ненавижу гундосящих, за спиной, суки, охают.
ненавижу предателей, сам предаюсь унынию, такую жизнь изнахрадили…
был мальчик румяный, стал синий.

хочу лететь - поэтому лето, а зиму раздайте прохожим,
мы едем на невский, подайте карету, пить водку и бить ваши рожи.
дайте мохито с сигарой, женщин кубинских и рому,
сердце поэта сгорает, догорит – закатайте в роллы.
дайте друзей понадежней – кольт или две арматуры
плюют не в стихи, а в рожи, иногда прямо в сердце – дуры.

пес бездомный. ищу тело твое по запаху.
я с какой-то мадонной, ты с каким-то там трахалем.
желтые листья не пахнут, а воняют только когда их жгут.
опять напился, поеду трахну, не жду, извини, не жду.

отключите электричество, перекройте газ и горячую воду!
моя женщина – моё величество, ее тепла хватит на город!
и не надо пива разливного и портвейна на розлив не надо!
одному засыпать не ново! без тебя холодней, ну и ладно!
подарите мне маленький домик, где-нибудь в купчино, рядом с пунктом милиции,
я придумаю сказок трехтомник, его раздарю по детским домам и больницам.

твой рот как маузер – заряжен всего словами двумя,
стреляй! один хер – я на первый снег упаду плашмя.
твои слова как китайская сталь – красивы, но толку в них нет,
хочешь ужалить – жаль! вот я был и вот меня нет.
твои слова – как вагоновожатый – угрюмые, четкие, из под земли,
губами полуразжатыми прошепчешь – «пли».

от твоих голубых и бездонных меня отделяют сотни км, уральские горы и алгоколизм.
ради твоих голубых и бездонных - стрелялись, сдавали бутылки и города,
наорала – ковали мечи тоннами, то есть все, как всегда.
твоим глазам голубым и бездонным, видевшим многое:
кротость и тигра, котлеты и ландыши, портвейн и изящество
хочется плакать, но ты улыбаешься, дура, и есть в этом что-то щенячее.

кайся, кайся, моя магдалина, этот город давно уже верит слезам и соплям
и таким же как я и мой друг кретинам, оставляющим дом, ради света реклам.
пой же пой, мне моя лорелея, мой фрегат на мери и нам незачем плыть,
я без бури страстей третий вечер херею, как смогли мы так быстро остыть.
так веди же меня, моя греттель, когда достаточно хлеба и голуби сыты,
если хочешь, мы просто забудем про лето и мы будем квиты.

у моей серой кошки черные блохи, но она молчит о том, как ей плохо,
может также сможем и мы, как-никак протянем до зимы.
у моей серой кошки котята, когда они вырастут – станут шавермой,
а я такой, при галстуке, опрятный, блуждаю между кирхой и таверной.
у моей серой кошки снова ноябрь, ей хочется плакать и пить молоко
и если б не наши с тобой «абы-кабы» , мы бы не

In my store you think that I only drink, smoke and roast scrambled eggs,
So there is - I'm just frying scrambled eggs, smoke and drink.
But soon it will end and there is July and the ohaper of my loneliness.
In my store, everyone knows that I am not alone that I have a thick calf Vitya.
If not you, I would send the whole Peter, all of Moscow, the whole of the Urals and the whole Crimea.
In my store everything is aware that I am a dismantler and clown,
More precisely, the clown and a dismantler.
And the glass of my life will be full, until the conscience has become a selling.

Take me on a tie in the living room, then stuff all night and call to help,
Do not say that there was a cattle, do not say that I was a bastard,
hang me on a tie in the parade, I will be like a garland smile,
To read your poems is awkwardly, at the same time you do not try to cheer.
So pull me on suspenders on the Square Square,
Passers-by will say - the poor thing, and you are a ride without blinking with the eye.

I do not like drunkenness on Tuesdays, every Tuesday, as a battle for France,
Well, I am in the rank of Colonel, took the station, telephone station.
I do not like the morning on Tuesdays and dreams and hopes for a new one,
You stand on the edge of the window sill, the body is baked, stupid.

I will attract the body to the bathroom, you need to wash myself away from yesterday
not to do me in the game strange, not to stop in flight,
I smoke, Paarazia, walked off a drink, hate Gundosychy, behind the back, bitches, hurt.
I hate traitors, I myself indulge myself, such life is annundated ...
There was a boy ruddy, became blue.

I want to fly - so summer, and the winter distribute passersby,
We are going to Nevsky, serve a carriage, drink vodka and beat your faces.
Give mojito with cigar, Cuban and Roma women,
The heart of the poet burns, Dogrit - roll into rolls.
Give friends pondezhny - Colt or two reinforcements
Sleep not in poems, but in the face, sometimes right in the heart - fools.

homeless dog. I am looking for your body by smell.
I'm with some kind of Madonna, you're like fucking there.
Yellow leaves do not smell, but also stink only when they are harvested.
I got drunk again, I will go fuck, I'm not waiting, I'm sorry, I'm not waiting.

Disconnect electricity, cross gas and hot water!
My woman is my majesty, I will have enough warmth to the city!
And it is not necessary to beer the spill and port on bottling!
One fall asleep is not new! Without you cold, well, well!
Give me a small house, somewhere in Kupchino, next to the police point,
I will come up with a tales of a three-volume member, his dear in orphanages and hospitals.

Your mouth like Mauser is charged with all words two,
Shoot! One dick - I'll drop the plastle on the first snow.
Your words like Chinese steel - beautiful, but there is no sense in them,
Want to stool - sorry! So I was and here I am not.
Your words are like car trades - sullen, clear, from under the ground,
Hubes are half-sized - "PLI".

From your blue and bottomless, hundreds of KM, Ural Mountains and Algocolism are separated.
for the sake of your blue and bottomless - shot, donated bottles and cities,
Awailed - killed swords with tons, that is, everything, as always.
Your eyes are blue and bottomless, seeing a lot:
meekness and tiger, cutlets and valley, port wine and grace
I want to cry, but you smile, fool, and there is something puppy in it.

Key, see, my Magdalene, this city has long been believing tears and snot
And the same as I and my friend, leaving the house, for the sake of light advertisements.
Singy, I'm my loreley, my frigate on Mary and I needed to swim,
I am without a storm passion for the third evening with a cheer, as we could cool so quickly.
So I am in me, my heter, when enough bread and pigeons are full,
If you want, we will just forget about the summer and we will be kitits.

my gray cat is black fleas, but she is silent about how bad she is
Maybe we can also move to winter.
My gray cat kittens, when they grow up - will become shaver,
And I am, with a tie, tidy, wandering between church and tavern.
My gray cat is November again, she wants to cry and drink milk
And if you are not ours with you "ABI KABU", we would not