В две тысячи тридцатом году
Мне стукнет шестьдесят два.
Станет совсем седой голова.
Но на пенсию я не уйду.
Буду на сцену сыпать песок,
И в микрофон задыхаясь кряхтеть,
Что, дескать, жив настоящий панк-рок,
А попса должна умереть.
И зал будет петь...
Двадцать лет
Назад ты был реально крут.
Но драйва и отрыва нет -
Тебя на богодельне ждут.
В далёком восемьдесят втором
Мне было четырнадцать лет.
Казалось, тридцать лет - это стрём.
Казалось, сорок - ты уже дед.
Но это всё немного не так.
Другое дело - шестьдесят два.
Когда станет седой голова,
Когда уже без трости никак
И со слухом напряг.
Двадцать лет
Назад я был реально крут.
Но и сегодня
И ничего не сделать тут.
Двадцать лет
Назад я был реально крут!
Но и сегодня
Пускай с меня пример берут!
Двадцать лет
Назад ты был реально крут.
Но драйва и отрыва больше нет -
Тебя на богодельне ждут.
Двадцать лет
Назад я был реально крут!
Но драйва и отрыва нет -
Меня на богодельне ждут!
In two thousand and thirty
I'll turn sixty-two.
The head will become completely gray.
But I will not retire.
I will pour sand on the stage
And grunt gasping into the microphone,
That, they say, real punk rock is alive,
Pop must die.
And the audience will sing ...
Twenty years
Back you were really cool.
But there is no drive and no separation -
They are waiting for you at the almshouse.
In the distant eighty-second
I was fourteen years old.
It seemed like thirty years is a dumbass.
It seemed forty - you are already a grandfather.
But this is all a little different.
Another thing is sixty-two.
When the head becomes gray
When there's no way without a cane
And strained with hearing.
Twenty years
Back I was really cool.
But even today
And nothing to do here.
Twenty years
Back I was really cool!
But even today
Let them take an example from me!
Twenty years
Back you were really cool.
But there is no more drive and separation -
They are waiting for you at the almshouse.
Twenty years
Back I was really cool!
But there is no drive and no separation -
They are waiting for me at the almshouse!
