Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 5 отрывок 7

А последнего, третьего, убивать было совсем не трудно: ведь рука уже набита, и кисть сама рисует по телу. И не школярское повторение чужих примеров, а свой почерк, выражение самого себя на картине; не детское перерисовывание, а Творчество. Когда полная капля растекается по белоснежному полотну и красные прожилки впитываются в льняную ткань, мазок получается особенно гладким.
Да, я уничтожаю их тела – ночь за ночью я вижу, как моя кисть раздирает их, но исключительно для того, чтобы достать из них то самое сокровенное, что прячется внутри каждого. То, что они запачкали грязью, бесконечными сношениями с другими мужчинами, то, что я должен был спасти. Я деформирую их тела и заново собираю их душу, не столько потому, что слепо следую постулату о первичности духа, сколько из-за того, что знаю: я могу очистить и увековечить их. Я могу делать из них Людей.

Мои мертвые прижимаются ко мне сильнее, когда я дрожу во сне, и опухшими губами стараются утешить меня: их слова смешиваются друг с другом, и вместо облегчения я получаю набор из звуков, который должен интерпретировать самостоятельно. «Ты», «убийца», «не» - и как ни складывай, у меня все равно получается только «Нет, ты убийца».
Я давлюсь этим заявлением, я отплевываю его в раковину, я склоняюсь над унитазом и выблевываю его из себя, но это никак не помогает мне чувствовать себя непричастным.

Я убиваю, ночь за ночью, день за днем, каждая проигранная битва с усталостью заканчивается чужой смертью. Я переживаю первую неделю: каждая капля крови кажется навсегда въевшейся в мою кожу, каждая смерть кажется гвоздем в крышку моего гроба.
Только потом, лежа рядом с кроватью и не находя в себе сил подняться, я думаю о том, что начинаю… привыкать.
Да, точно, я начинаю привыкать к тому, что в моей голове люди страдают и корчатся от боли. И если бы это было фантомным переживанием, мои безутешные страдания по этому поводу были бы куда меньше. Я вспоминаю.

Как будто я давно знал об этом – их крики, их мольбы, их скорчившиеся тела – я все это уже видел, и с каждым новым днем этот фильм становится все более и более привычным. Все более предсказуемым. В нем все меньше новых сюжетных поворотов и ходов, нагнетающих саспенс.
Смерти начинают казаться обыденными.

Уникальность для меня приобретает убийство. Ведь умирают, по сути, по одной и той же схеме: надрезы, удар в сердце, а потом медленно угасание в моих руках – только убийство никогда не следует этой схеме. Это всегда процесс творчества, созидания, работы над собой. Это шаг от повседневности к чему-то новому. Убийство – это рывок от скатертей в красно-белую клетку, троих детишек и пенсионного фонда к настоящей жизни.

Это очередная пятница.
Я моюсь: медленно обмываю тело, которое покрылось влажной пленкой страха от того, что однажды я найду на себе пролежни или трупные пятна. Я бреюсь: избегаю своего отражения в зеркале и скорее по памяти нахожу какие-то части тела. Я одеваюсь: майка и мягкие спальные штаны, чтобы случайно не уколоть моих партнеров по ночным развлечениям.
Я выхожу из ванной комнаты; они устало плетутся за мной и почему-то задерживаются в дверях, словно им нужно обсудить что-то между собой.

Я залажу на кровать.
Я закрываю глаза.

Меня обнимает за талию ледяная рука, и чужой голос говорит:
- Мой хороший мальчик, ты наконец пришел.

И я начинаю кричать.

And the last, third, it was not at all difficult to kill: after all, the hand was already stuffed, and the brush itself draws through the body. And not the school repetition of other people's examples, but his handwriting, the expression of oneself in the picture; Not children's redrawing, but creativity. When a full drop spreads on a snow -white canvas and red veins are absorbed into the linseed fabric, the smear is especially smooth.
Yes, I destroy their bodies - the night after night I see how my brush tears them, but solely in order to get the most secret that hides inside everyone. The fact that they stained with mud, endless relations with other men, that I had to save. I deform their bodies and re-collect their soul, not so much because blindly following the postulate of the primary spirit, but because of what I know: I can cleanse and perpetuate them. I can make people of them.

My dead are clinging to me stronger when I tremble in a dream and try to console me with swollen lips: their words mix with each other, and instead of relief I get a set of sounds that should interpret on my own. “You”, “killer”, “not” - and no matter how you put it, I still get only “no, you are a killer”.
I am awarded this statement, I spit it into the sink, I bow over the toilet and spill it out of myself, but this does not help me feel unsuitable.

I kill, night after night, day after day, every battle lost with fatigue ends with someone else's death. I am worried about the first week: each drop of blood seems to be forever plunging into my skin, every death seems a nail in the lid of my coffin.
Only then, lying next to the bed and finding no strength to rise in myself, I think that I start ... get used to it.
Yes, for sure, I begin to get used to the fact that in my head people suffer and writhe in pain. And if it were a phantom experience, my inconsolable suffering about this would be much less. I remember.

As if I knew about this for a long time - their screams, their pleas, their crouched bodies - I have already seen all this, and with every new day this film is becoming more and more familiar. More and more predictable. It contains less and less new plot turns and moves that superiminate the Sassens.
Death begins to seem ordinary.

Uniqueness for me acquires a murder. After all, they die, in fact, according to the same scheme: incisions, a blow to the heart, and then slowly fading in my hands - only murder never follows this scheme. This is always the process of creativity, creation, work on oneself. This is a step from everyday life to something new. Murder is a jerk from tablecloths in a red-white cage, three children and a pension fund for real life.

This is another Friday.
I wash: I slowly wash my body, which is covered with a damp film of fear from the fact that one day I will find a sneak or cadaveric spots. I shave: I avoid my reflection in the mirror and rather from memory I find some parts of the body. I dress: T -shirt and soft sleeping pants, so as not to accidentally prick my partners in night entertainment.
I leave the bathroom; They are tiredly weaved after me and for some reason linger in the doorway, as if they need to discuss something among themselves.

I will lay on the bed.
I close my eyes.

The ice arm hugs me by the waist, and someone else's voice says:
“My good boy, you finally came.”

And I'm starting to scream.