Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 8 отрывок 8

- Что происходит, Уилл?
- Он оглушил их и поставил их в позы, чтобы нарисовать.
- Куда он дел рисунок?
Я оставил его рядом, чтобы можно было сравнить то, чем они были, и то, чем они стали. Я сделал так и в предыдущие разы, и теперь можно понять, что я развиваюсь, что я расту как Творец. У меня появился свой стиль, своя техника. У меня появилась своя аудитория.
- Он оставил его рядом с телами. Он делал так и раньше… Я видел эти рисунки, - наверное, я сжимаю фигурку в ладони, потому что в пальцах начинает колоть. – Там были каракули.
- Что обозначали эти каракули, Уилл?
Я глубоко вдыхаю, я хочу почувствовать сухой запах кабинета, но во рту остается привкус морского воздуха.
- Что они обозначали?
- Это был кишечник, - я сглатываю.

Да, это был кишечник. Он разложил его на песке и палкой сделал из него красивый узор. Но красота не в упорядоченности: красота – в хаосе, - и поэтому он засунул его обратно и стал рисовать каракули. Внутри нет ничего, кроме семи исковерканных жирных линий. Внутри нет ничего, кроме клубка ниток. Внутри ничего нет.

Я не хочу, чтобы они пялились на меня – они должны смотреть наверх: потому что их спасение – наверху, их спасение – внутри них самих. Я выкалываю им глаза не со злости, а потому, что они должны заглянуть в себя, они должны найти себя, в темноте они должны увидеть свет. Я стараюсь любить их: этих некрасивых, грязных, испачканных творений от моей руки. Я стараюсь заботливо вытереть кровь с их лиц, аккуратно отсоединить внутренности и бережно сплести их. Я стараюсь сделать все правильно.

Мне шатает, и я, сделав шаг назад, закрываю рот ладонью и упираюсь в теплый бок. Я не хочу больше видеть. Я не хочу чувствовать, я не хочу здесь находиться. Под рукой скользит гладкая шкура – олень. Он наклоняется ко мне и глубоко втягивает воздух, тыча носом в мое плечо: «Смотри, продолжай смотреть».
И я смотрю.

Я смотрю, как под моими руками хлещет кровь, и я закрываю локтем рот кричащему от боли парня. Я смотрю, как я вдавливаю пальцы в мягкую розовую кожу желудка и тяну ее на себя, оставляя алые борозды на стенках. Я смотрю, как я бережно сплетаю их ладони друг с другом.
Я смотрю, как я целую каждого из них: я держу их за подбородок и, придерживая их челюсти, целую каждого из них.
Я слышу, как я хрипло, возбужденно говорю им на ухо: «Теперь мы сможем быть вместе».

И, наверное, я начинаю плакать, потому что не могу придумать другой реакции на то, как среагировать на этот кошмар. Я начинаю плакать потому, что я чувствую все его одиночество, всю его боль, все годы, который он провел, спрятавшись под кроватью, боясь, что пьяный отец убьет его. Я плачу потому, что понимаю его.
Я больше не хочу сопереживать ему: я отворачиваюсь и утыкаюсь в шею стоящего рядом животного, вдыхая густой мускусный запах, запах леса. Я не хочу ничего об этом знать.

Доктор Лектер обнимает меня за плечи – это первое, что я чувствую, когда открываю глаза. Я стою, прижавшись к нему, и он медленно гладит меня по спине, говоря что-то вроде: «Дыши ровно, спокойнее».
- Уилл… - он вслепую находит мою ладонь и чуть сдавливает мою кисть. - Они принадлежали моему отцу, - он кладет прохладную ракушку часов в мою ладонь и задерживает пальцы на тыльной стороне.
- Зачем вы отдаете их мне?
- Чтобы ты знал: это можно контролировать. Мы с тобой можем контролировать эти эпизоды.
Доктор Ганнибал Лектер стоял в паре сантиметров от меня и говорил: «Теперь ты не один».

В ноябре 1969 я перестал быть один, но оказалось, что это еще не залог счастливой жизни.

- What is happening, Will?
- He stunned them and put them in poses to draw.
- Where is it a drawing?
I left him next to be able to compare what they were, and what they became. I did both in the previous times, and now you can understand that I evoke that I am asking as a creator. I had my own style, my own technique. I had my own audience.
- He left him next to the bodies. He did it and earlier ... I saw these drawings, - I guess I squeeze the figure in my palm, because in my fingers begins to prick. - There were doodle.
- What did these doodle mean, Will?
I breathe deeply, I want to feel the dry scent of the Cabinet, but the taste of the sea air remains.
- What did they designate?
"It was an intestine," I'm swaying. "

Yes, it was a bowel. He laid it on the sand and a stick made a beautiful pattern of him. But the beauty is not in ordering: Beauty - in Chaos, - and therefore he shoved him back and began to draw a doodle. There is nothing inside, except for seven-free bold lines. Inside there is nothing but a tangler thread. There is nothing inside.

I do not want them to stare at me - they should look up: because their salvation is upstairs, their salvation is inside them themselves. I scroll your eyes not with anger, but because they have to look into yourself, they must find themselves, in the dark they should see the light. I try to love them: these ugly, dirty, evaporated creations from my hand. I try to carefully wipe blood from their faces, carefully disconnect the insides and carefully weave them. I try to do everything right.

I'm fascinated, and I, having done a step back, I close your mouth with my palm and rest in warm side. I do not want to see anymore. I do not want to feel, I do not want to be here. At hand slid smooth skin - deer. He leans towards me and deeply pulls the air, a nose at my shoulder: "Look, keep looking."
And I look.

I look like a blood flies under my hands, and I close my mouth shouting from pain your boyfriend. I look like I press the fingers into the soft pink skin of the stomach and pulling it on myself, leaving the scarlet grooves on the walls. I look like I carefully gossip their palms with each other.
I look like I intend each of them: I hold them for the chin and, holding their jaws, a whole of each of them.
I hear how I hoarsely, I am excitedly talking to the ear: "Now we can be together."

And, probably, I'm starting to cry, because I can not come up with another reaction to how to react to this nightmare. I start crying because I feel all his loneliness, all his pain, all the years he spent, hiding under the bed, fearing that a drunk father would kill him. I cry because I understand him.
I no longer want to empathize to him: I turn out and stuck in the neck of the animal standing next to the animal, breathing in a thick musky smell, the smell of the forest. I do not want to know anything about it.

Dr. Lecter hugs me by the shoulders - this is the first thing I feel when I open my eyes. I stand, clinging to him, and he slowly strokes me on the back, saying something like: "I breathe exactly, calmer."
"Will ..." "He blindly finds my palm and slightly squeezes my brush." "They belonged to my father," he puts the cool shell of the clock in my palm and delays the fingers on the back side.
- Why do you give them to me?
- So that you know: this can be controlled. We can control these episodes with you.
Dr. Hannibal Lecter stood in a pair of centimeters from me and said: "Now you are not alone."

In November 1969, I ceased to be alone, but it turned out that it was not a deposit of a happy life.