Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 3

У меня дома не был принято отмечать праздники, хотя бы потому, что это требовало на пару часов притвориться счастливой семьей и сделать вид, что ты рад подаркам, найденных в магазине «Все за доллар». Мой отец считал, что если ты хочешь потратить его деньги, заработанные на десятичасовой смене, во время которой у него шла кровь из носа от напряжения, по крайней мере ты должен это заслужить. Мы с мамой не были подходящими кандидатами для того, чтобы разбазаривать наше огромное наследство Кавендишей, поэтому обычно мы обходились собственными силами. Мама пекла печенья с гвоздикой: просыпаешься утром, за окном – сугробы, а под одеялом тепло-тепло; за дверью пахнет корицей и тестом с медом, и ты лениво выползаешь из кровати, чистишь зубы, спускаешься по скрипучей лестнице (четыре шага, а потом застываешь, глядя на воздух, в котором кружатся пылинки), мама улыбается и дает тебе стакан молока. Дома никогда не было елки, но были еловые лапы, развешанные над дверьми, чтобы в комнатах стоял хвойный запах. Имитация семьи, имитация Рождества, ни одного мало-мальски честного чувства, только двадцать первого декабря я все равно решаю, что мне нужно сделать это для Ганнибала.
Совсем не потому, что я хочу сделать его частью своей семьи, нет, мой случай был не настолько запущен – мне хотелось, чтобы и он вошел в кабинет, как лет в шесть я входил в гостиную, вдохнул терпкий запах и почувствовал… что я благодарен ему. За то, что он делает для меня. Такой вот рождественский подарок с глубоким философским смыслом, спонсором которого выступил мой пустой кошелек.

В Балтиморе зимой все вымирает, потому что люди, движимые разумным инстинктом плодиться и размножаться, перебираются ближе к теплому побережью, и в городе остаются исключительно одинокие счастливчики, выбравшие не домик на песчаном берегу, а квартиру, которая сдавалась вместе с бабулей, умирающей от Альцгеймера.
Рынок располагался рядом со зданием мэрии: огороженный сеткой участок двадцать на двадцать с хилыми ветками, просунутыми сквозь прутья. Это Балтимор, девочка, штат Мэриленд: здесь елки – это заключенные, которые, распахивая свои зеленые плащи, предлагают хоть пять минут побыть счастливыми, поэтому с ними обходятся хуже, чем с педофилами в тюрьмах. Их топчут ногами, им обрезают верхушки, их обстругивают, их распиливают, их обдирают и на выходе продают за тридцать долларов, потому что радоваться жизни – это позор. Достойные люди ненавидят себя.

It was not customary to celebrate the holidays at my house, if only because it demanded for a couple of hours a happy family and pretend that you are glad to gifts found in the store “All for the dollar”. My father believed that if you want to spend his money earned on a ten -hour shift, during which he had blood from the nose from tension, at least you have to earn it. My mother and I were not suitable candidates in order to squandering our huge inheritance by Cavendish, so we usually cost our own. Mom was baking cookies with cloves: you wake up in the morning, outside the window-snowdrifts, and under the covers heating and heat; Behind the door it smells of cinnamon and dough with honey, and you lazily crawl out of bed, brush your teeth, go down the creaky stairs (four steps, and then freeze, looking into the air in which dust particles are spinning), mom smiles and gives you a glass of milk. There was never a Christmas tree at home, but there were spruce paws hung over the doors so that there was a coniferous smell in the rooms. Imitation of the family, imitation of Christmas, not a single one or less honest feeling, only on the twenty-first of December I still decide that I need to do this for Hannibal.
Not at all because I want to make it part of my family, no, my case was not so launched - I wanted it to enter the office, like about six years I entered the living room, inhaled the tart smell and felt ... that I am grateful to him. For what he does for me. Such a Christmas gift with a deep philosophical meaning, the sponsor of which was my empty wallet.

In Baltimore in winter, everything is dying out, because people driven by a reasonable instinct to breed and multiply, move closer to the warm coast, and there are exceptionally lonely lucky ones in the city, who did not choose a house on the sandy shore, but an apartment that was rented together with a granny dumbfounded by Alzheimer .
The market was located next to the city hall building: a plot of twenty by twenty with frail branches stuck through the rods fenced with a net. This is Baltimore, a girl, Maryland: here are Christmas trees who, opening their green raincoats, offer to stay happy for at least five minutes, so they are worse than with pedophiles in prisons. They are trampled with their feet, they cut off the tops, they are opened, they are sawn, they are ripped off and sold at thirty dollars at the exit, because rejoicing life is a shame. Worthy people hate themselves.