Текст песни Рем Дигга - Ложиться на

Я перевернул вазу... Меня опять чуть не стошнило, им на рыла сразу, в силу спазма, боль напряженного глаза, все было так убого, чопорно, грязно. Мне среди тех утех находится опасно, чисто залепить глаза пластырем наспех... И я ебал все эти дешевые басни! Чем не видеть, не слышать, что может быть прекрасней? Но я ушел далеко от их страсти, видимо не той масти, забыл их эпостасии, в своей касте, тогда как в остальных вижу лишь никому не нужный почерк свастики... И эту девушку запомнил я иной, ту, которая дрожала, играла цветами разными, тело горело девственной виной. И что теперь стало с Настей, с ее страстью? Глаза пропали, тертые впадины тоски и печали рвали мозги на куски и молчали. В клубах барного дыма, опьянев изрядно уж по щекам текла черная тушь.
Сергей, Сереженька то ли приятель, то ли муж, что то там про чувства, ммм, да уж, от вина стало пусто и проглотила глушь. Настюша ну же покушай лучше там вон же меню ж!
А там глушили водку палевную, не раз каяные, были вбитыми в стулья, свалены в недры сознания, воняло драмой, не помогали дырявые рамы, дополняли гаму со стенами слитые дамы, шарканье стаканов, романтика выцвевшей шали, слепые взгляды, сочащийся гной из шарма, это было рядом, глаза смотрели в кружки, какая досада? Убьем ее пьяными шлюшками! Досужие мысли, сплетни досужие, бесконечные обедни кормятся ужином, картины размыты, распиты тары, словно стаканы судьбы разбиты, но разлито по новому с жаром.
Вино шептало о старом, я уже думал спятил что ли? Не внял во взгляде боли, глаза из под волос не глядя кололи... Той весной отрезали обе ноги дяде Коле... Смотрела на маму под потолком, глотала ком, кричала потом, умчала потом, отчалила с мечтами и зонтом, оставила полный печали маленький старенький дом. Слезы стерты были до нельзя, до пыли, глаза пленили на миг и закрылись, забыли, ворошить то нельзя как жили, я видел жилы, как играли скулы. Блять, но как то все таки жили!
И эту суку я запомнил иной, другие мысли, фразы, смысл сказанного, сейчас она была лицом ко мне, но спиной, и что теперь стало с Настей, что за напасти? Резаные запястья, дырявые вены, ампулы слепого счастья, аура выцвела давно уже, сожгли мосты костры разные, места грязные. Дрожащий подбородок уткнулся мне в плечо, в смысле это тут не причем, не о чем… Она еще дарила тепло, руками била об стол, кричала дурочка что, но это было не то. Рожала в сумраке всхлипы, дышала тяжело лишала меня показать себя суровым типом. Но мой взгляд как враг был дик, и лишь когда глотнул коньяк на миг я обмяк и сник...
Мне было просто жалко, жалко… Ту комуналку свалку, дядь Колину кресло-качалку, глаза трехлетнего Миши, в них немой вопрос, от рожденья не слышал и рождал много слез. Жаль письма брата, одетого в камуфляж, письма без адресата, жаль этаж, жаль дом, жаль том, что дописан и закрыт, долистан и зарыт, и за кулисами унылый Настин вид...
Воздух свежий трезвил… Да я и не пил то толком, летел серым осколком, от четырех сторон грозивших задавить. Меня встречал перон, чтобы проводить...

I turned the vase over ... I was almost sick again, they immediately snarled, because of spasm, the pain of a strained eye, everything was so miserable, stiff, dirty. It’s dangerous for me among those joys to cleanly blind my eyes with a band-aid in a hurry ... And I fucked all these cheap fables! What not to see, not to hear what could be more beautiful? But I went far from their passion, apparently of the wrong suit, forgot their epostasy in my caste, while in the rest I see only the useless swastika handwriting ... And I remembered this girl different, the one that trembled, played with different colors , the body burned with virgin guilt. And now what happened to Nastya, with her passion? His eyes were gone, the grated hollows of longing and sadness tore the brains to pieces and were silent. In clubs of bar smoke, drunken pretty black ink was already flowing down the cheeks.
Sergei, Serezhenka, either a friend, or a husband, something about feelings, mmm, yes, the wine became empty and swallowed the wilderness. Nastyusha, well, eat better there’s the same menu!
And there they drowned fawn vodka, repeatedly repented, were driven into chairs, dumped into the bowels of consciousness, stank of drama, holey frames did not help, merged ladies complemented the walls, shuffling glasses, romance of a faded shawl, blind looks, oozing pus from charm, it was near, eyes looked in circles, what annoyance? Kill her with drunk sluts! Leisure thoughts, idle gossip, endless dinners feed on dinner, pictures are blurred, containers are drunk, as if the glasses of fate are broken, but spilled over in a new light.
Wine was whispering about the old, I already thought crazy or something? I didn’t heed the pain in my eyes, my eyes from under my hair didn’t prick ... That spring both Uncle Kole’s legs were cut off ... I looked at my mother from the ceiling, swallowed a lump, screamed afterwards, swept away, left with dreams and an umbrella, left me sad little old house. Tears were erased to the fullest, to dust, eyes were captivated for a moment and closed, they forgot, it is impossible to stir up like we lived, I saw the veins as the cheekbones played. Fuck, but somehow they still lived!
And I remembered this bitch different, other thoughts, phrases, the meaning of what was said, now she was facing me, but her back, and now what happened to Nastya, what trouble? Sliced ​​wrists, leaky veins, ampoules of blind happiness, the aura faded long ago, burned bridges in different bonfires, dirty places. A shivering chin rested on my shoulder, in the sense it had nothing to do with it, nothing ... She still gave warmth, beat her on the table with her hands, the fool shouted that, but that was not it. She gave birth to sobs in the dusk, breathing heavily deprived me of showing myself to be a stern type. But my look as an enemy was wild, and only when I swallowed cognac for a moment I went limp and wilted ...
I was just sorry, sorry ... That communal dump, Uncle Colin's rocking chair, the eyes of a three-year-old Misha, they have a dumb question, I have not heard from birth and gave rise to many tears. It’s a pity the letter of a brother dressed in camouflage, a letter without an addressee, a pity on the floor, a pity on the house, a pity that he’s finished and closed, is leafed and buried, and behind the scenes a dull Nastin looks ...
Fresh air sobered ... Yes, I didn’t really drink it, flew in a gray shard, threatening to crush from four sides. I was met by Peron to conduct ...