Иногда стихает всё в природе:
Спят часы, молчат календари.
Прадеды мои ко мне приходят
Из почти погаснувшей дали.
Прадед Михаил в лаптях всегдашних,
Со своей косматой бородой,
Вспомнит, как ушёл, оставив пашню,
И погиб на Первой мировой.
Прадед Алексей опять в погонах,
Но заводит речь не про войну,
А про те шанхайские притоны,
Где потом оплакивал страну.
И, согнувшись, как под тяжким грузом,
Прадед Фёдор рядышком присел
В кожанке поверх рабочей блузы,
С ордером на собственный расстрел.
Память — огонёк живой и зыбкий,
Как его сберечь в глухой ночи?
Прадед Соломон достанет скрипку,
И мотив щемящий зазвучит.
Тянутся невидимые нити,
Бьётся сквозь года предвечный пульс…
Прадеды мои, вы приходите:
Я-то к вам не скоро доберусь,
Может быть, не скоро доберусь.
Sometimes it subsides in nature:
Sleep watches, silent calendars.
My great-grandfather come to me
From almost roving gave.
Praded Mikhail in the lapties of the ever
With his rude beard,
Remember how left, leaving a lot
And died at the First World War.
Praded Alexey again in bulk,
But it's not about the war,
And about those Shanghai doors,
Where then mourned the country.
And, bent, as under a heavy cargo,
Praded Fedor risked
In the leopard on top of the working blouse,
With an order for his own execution.
Memory - Light and Sybaky
How to save him in a deaf night?
Praded Solomon will give the violin,
And the motive is spinning.
Stretch invisible threads
Beating through the year the e-mail pulse ...
My great-grandfather, you come:
I will not soon get to you
Maybe I will not soon get.
