зимою звёзды замерзают на небосклоне,
зимой проводник шатается на перроне.
водка в общем вагоне кажется проще и горше,
кто-то незримый включает примочку, дисторшн.
я не говорю почти, я почти не плачу,
билетик зажав в кулаке захожу, ничего не значу -
я еду на север.
зимой на ветру вокзальном каждый сутул и случаен,
как ветер тот человека в погонах треплет, качает.
весь путь происходит вне места и времени, точно
зачатье ребёнка...
на верхней полке мне снится война и хрущёвки, долгие мутные реки,
ржавые трубы, зверь леденеющий в человеке.
я не просыпаюсь почти, я не плачу, в тамбуре корчусь,
голос слепой становится суше и зорче,
а водка - теплее, а снег за окном - настоящей,
что в груди у незримого чёрный ящик.
я еду на север, где памяти жаркая мета.
и нету мне места. и времени тоже нету.
in the winter the stars freeze in the sky
in winter, the conductor staggers on the platform.
vodka in a common carriage seems simpler and cooler,
someone invisible includes lotion, distortion.
I don’t speak almost, I almost don’t cry,
clutching a ticket in my fist I go in, mean nothing -
I'm going north.
in winter, in the wind of the train station, every stoop is random
like a wind that man in uniform shakes, shakes.
all the way is out of place and time, exactly
conceiving a child ...
on the top shelf I dream of war and Khrushchev, long muddy rivers,
rusty pipes, a beast chilling in a man.
I don’t wake up almost, I don’t cry, I writhe in the vestibule,
a blind voice becomes drier and sharper,
and the vodka is warmer, and the snow outside the window is real,
what's in the chest of an invisible black box.
I'm going north, where the memory is a hot meta.
and I have no place. and no time either.
