Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.
Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси -
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси.
Свет луны, таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.
Но и все же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Все любя, спокойно умереть!
1925
Sleeps feather. Plain expensive
And lead fresh tarragon.
No other homeland
Do not pour me in my chest it is warm.
Knowing we all have the same fate,
And, perhaps, of all ask -
Rejoicing, raging and tormented,
Life is good in Russia.
Moonlight, mysterious and long,
Crying willow, poplar whisper.
But no one at the shout of cranes
Do not stop loving otchie field.
And now that that's a new light
And I touched my life fate,
Anyway, I was a poet
Golden log hut.
At night, clinging to the head,
I see as a strong enemy,
As a foreign youth splatters novyu
In my fields and meadows.
But still, that novyu Pressed,
I can emphatically sing:
Give me the home favorite,
All the love, to die in peace!
1925
