Текст песни Сергей Садовников - Олег Горшков - Алхимия одиночества

Чувство одиночества схоже, наверное, с чувством женщины:
в уголках темных губ что-то лучится, играет, плещется –
золотистые рыбки предзнаний… между ним и тобой родство,
ты читаешь в нем ожидание, робость, усмешку, некий призыв…
с ним легко, с ним, ты, в шутку, конечно, пока на «вы»,
но всё ближе и ближе это юное, угловатое существо.

Ты уже его любишь, идешь за его чуть слышной свирелью.
Тишина в свирели так прихотлива, так неразборчива, так
разговорчива с богом, повторяющим себе самому – не верю…
Оно еще помнит о чем-то многажды большем, чем
всё то, что вберет с нуля, оно забралось на чердак
и живет там с тобой, и читает Песни великого царства Чэнь,

и курит украдкой, подбирает для звезд китайские имена,
пахнет рыбацкой сетью, книжной пылью, мятою, луком-севком
и, конечно, счастьем, если у счастья имеется некий запах.
Вот такое оно поначалу, или, можно сказать, такая она…
А дальше ты вдруг обнаруживаешь, что был не знаком
с нею совсем. Как, впрочем, и сам с собой. И как будто залпом

пушечным сотрясет давно обживаемую тишину,
и с неба вниз головою, светясь, посыплются боги, боги,
и падет великое царство Чэнь, как срезанный в жатву колос,
и ты будешь слушать, как дождевые капли стучат по дну
жестяного ведра в старой мазанке, в домике у дороги –
ты провалишься в детство, ты услышишь отцовский голос,

звук его скрипки, норовящий тучу прошить насквозь,
ты станешь легче, чем водомерка, прочней, чем ось,
на которой вращается влажной осенью шар земной,
увидишь, как небо отворяется в сумерках женским лоном.
Одиночество станет жизнью, рождением, смертью, судьбой,
твоей Магдалиной, твоей Марией, сошедшей с Казанской иконы.

Ты разглядишь в пылинках узорность желтых диатомей,
ты поймешь, что возможность быть с целым миром наедине
не метафора вовсе – для этого нужен всего лишь чайник,
закипающий, дождь за окном, какой-то мотив печальный
из старенькой радиолы, какая-то детская блажь в уме,
и еще искусство не сожалеть о мелькнувшем, как всполох, дне,

об ускользающем времени – дар начисто забывать о нём
и предаваться всецело жизни, заполонившей воздух,
впрыснутой в чай с бергамотом, в музыку, в кончики пальцев,
пропитавшей табак в папиросах, сквозняк напустившей в дом,
впустившей все одиночества мира в качестве постояльцев,
и ты уверишься, что по образу и подобию своему был создан,

ты станешь богом своего одиночества и его рабом,
гением, сумасшедшим, последней ничтожной тварью,
чистой природой, голой абстракцией, дышащей пустотой,
Фауст, проснувшись в тебе, закричит в этот миг: «постой,
остановись мгновение, ты»… Ты не ведаешь, чем потом
обернется мгновенье, какой ледяной опоит отравой

возлюбленное одиночество, став безумной Ксантиппой,
чудовищем, пожирающим алчно вместе с самим собою
того, кто искал в нем покоя, прибежища, избавленья
всякий раз, когда умирал от вины и слепящей боли…
И хотелось вина и почти уже смертной какой-то лени…
Тебя прощали, и ты, виноватый, их всех простить бы,

наверное, мог и просить прощенья у всех бы должен –
у матери, друга, жены, мотылька, лепестка, травинки,
у сына, который один у тебя – за то, что так одиноки
мы все от рожденья… но, Боже, сколько страданья в лике
Казанской твоей… или это всего лишь играют блики
свечей, и тщетные ожиданья лукаво всё множат, множат,
и голос знакомый зовет тебя в путь далекий…

The feeling of loneliness is probably similar to the feeling of a woman:
in the corners of dark lips something shines, plays, splashes -
golden fish of foresight ... a kinship between him and you,
you read in it the expectation, the shyness, the grin, a certain appeal ...
it's easy with him, with him, you, as a joke, of course, while on "you",
but closer and closer this young, angular creature.

You already love him, go for his barely audible pipe.
The silence in the pipe is so whimsical, so unintelligible, so
talkative with God, repeating to himself - I don't believe ...
It still remembers something much more than
everything that it takes from scratch, it climbed into the attic
and lives there with you, and reads the Songs of the great kingdom of Chen,

and smokes furtively, picks up Chinese names for the stars,
smells like fishing net, book dust, mint, onion sets
and, of course, happiness if happiness has a certain scent.
That's how it is at first, or, one might say, this is how she is ...
And then you suddenly discover that you were not familiar
with her at all. As, however, and with himself. And as if in one gulp

the cannon will shake the long-lived silence,
and from the sky, head downward, shining, the gods, gods will fall,
and the great kingdom of Chen will fall like an ear cut for the harvest,
and you will listen to the raindrops hitting the bottom
a tin bucket in an old hut, in a house by the road -
you will fall into childhood, you will hear your father's voice,

the sound of his violin striving to pierce the cloud through,
you will become lighter than a water strider, stronger than an axis,
on which the globe of the earth rotates in wet autumn,
you will see how the sky opens in the twilight of a woman's bosom.
Loneliness will become life, birth, death, destiny,
your Magdalene, your Mary, who descended from the Kazan icon.

You will see the pattern of yellow diatoms in the specks of dust,
you will understand that the opportunity to be alone with the whole world
not a metaphor at all - all you need is a kettle,
boiling, rain outside the window, some sad motive
from an old radio, some kind of childish whim in the mind,
and the art of not regretting the day that flashed like a flash,

about elusive time - the gift of completely forgetting about it
and indulge completely in the life that filled the air,
injected into bergamot tea, into music, into fingertips,
soaked in tobacco in cigarettes, letting a draft into the house,
let in all the loneliness of the world as guests,
and you will be sure that you were created in your own image,

you will become the god of your loneliness and his slave,
genius, crazy, the last insignificant creature,
pure nature, naked abstraction, breathing emptiness,
Faust, waking up in you, will scream at this moment: “Wait,
stop a moment, you "... You do not know what then
the instant will turn into what icy poison

beloved loneliness, becoming mad Xantippa,
monster devouring greedily along with itself
the one who sought in him peace, refuge, deliverance
whenever he died of guilt and blinding pain ...
And I wanted wine and almost mortal laziness ...
You were forgiven, and you, guilty one, would forgive them all,

probably he could have asked everyone for forgiveness -
mother, friend, wife, moth, petal, blade of grass,
your son, who is alone with you - for being so lonely
we are all from birth ... but, God, how much suffering is in the face
Your Kazan ... or is it just glare playing
candles, and vain expectations slyly multiply, multiply,
and a familiar voice calls you on a distant journey ...