Текст песни Сицилия - Как всё было.

И если вы спросите, как все было, откуда брало свои старты,
Где устье этой шумной и бурной реки,
То я вам отвечу; открою все эти чертовы карты:
Мы были молоды, а мысли наши легки.

Вы, наверное, конечно же, захотите знать, насколько там он был крутой,
Дарил ли кольца с бриллиантами, ну или тачки...
А я вам отвечу: он был совершенно простой,
И у него было сердце. А у меня - пуанты и белоснежная пачка.

У нас был просторнейший зал в конце старенькой улочки на окраине города, справа по тротуару,
Там чистейшие зеркала во всю длину стен, белые потолки, тусклый свет.
Это искусство, на самом деле, свалилось мне с неба, знаете, досталось даром;
Он говорил, балерины на свете прекраснее нет.

Он говорил, и замолкали разом все звуки в сущих и даже несущих мирах,
Только музыка оставалась с нами, пронзала нас острием Ахиллесова копья,
Он становился немного поодаль, и отражаясь во всех зеркалах,
Руки вскидывал вверх и говорил мне:
"Делай как я."

И мне было больше не о чем просить всемогущего Бога,
Не о чем просить его снизойти,
Лишь о том, чтобы моя дорога
Однажды стала частью его пути.

Он говорил, искусству нужно отдаться поперёк и вдоль,
Включал музыку громче. Она проходила сквозь тело,
Проникая в то бессознательное, до чего просто так вот дойти нельзя,
Я переполнялась. Выполняла божественный кабриоль.
Я наблюдала за ним, искала встречи глаз его в отраженье зеркал,
Он говорил мне: «Камбрэ.» И я изгибалась, немного скользя.
Говорил, что такую чудесную балерину он, кажется, только и ждал,
Что всю жизнь он меня искал.

И музыка заполняла собой все пространство зала, города,
И, кажется, всей моей бесконечной души.
И он повторяет: «Бризе. Алонже.»
Он статный, высокий; он гордый,
И он кричит мне: «Глубоко! Глубоко дыши!»
И я глубоко дышала, воздух жадно глотая ртом,
Как и потом, когда глубоко становилось жить,
Разделяя с ним ложе,
Как душу ему отдавая потом…

Наша любовь случилась самой прекрасной на свете,
Чистой, как вода в роднике,
Нежной, как руки матери перед сном;
Мы мечтали, какие у нас будут дети…
Я выбегала на улицу налегке,
Под старым бардовым зонтом,
И опоздать до смерти боялась, не успеть в назначенный час;
Мы любили так, как никогда и никто до нас.

И каждый раз я летела к нему ан лер,
Чтоб сказать ему, как он мной безгранично любим,
Что я жить без него уже никогда не смогу,
Что вся жизнь лишь была подготовкой ко встречи с ним,
Как глиссад –
Подготовка к большому прыжку.
И он ждал меня на пороге – разделял только маленький палисад;

Я кидалась к нему на шею, он хватал меня на руки,
Сонный, уютный и теплый, с запахом синей небесной вышины.
Я поливала его цветы; он готовил мне завтраки.
Жизнь, казалось, одна сплошная, длинная небылица,
Я в то лето совершенно разучилась думать, осознавать,
Все и всё перестали мне быть важны.
Он был мой Учитель, а я его Ученица.
Он учил меня двигаться, покоряться, дышать, кричать; все до конца отдавать.
Я учила его обладать.

Он считал: «Один, два, три, четыре…
Внимательней! Гранд батман.»
И душа моя становилась как будто шире,
И хотелось покориться его словам.
И хотелось, чтоб он шептал мне в ночи, под луной:
«Ты моя, я тебя никому не отдам,
Ты моя, и навек ты будешь со мной.»

Я была с ним навек. Мы прожили эту вечность.
Вечность, знаете, как и все на свете имеет срок,
Наша длилась на три дня дольше, чем длится лето;
Так решили, наверное, на небе где-то -
Он ушел. Он больше остаться не мог.

Он был нежен и легок, шаги его невесомы,
Пальцы длинны, волосы черны, как смоль, кудрявы,
Ресницы густы.
Мне в нём всё казалось таким знакомым,
Словно я давно уж бывала с ним рядом,
Словно у наших судеб один автор, одни листы.

Когда он умирал, я стояла рядом, у изголовья.
Он сжимал мою руку не то, что до боли – до онеменья,
Дышал тяжело, «любимая» мне хрипел.
А вы говорите, это бана

And if you ask how everything was, where did your starts come from,
Where is the mouth of this noisy and stormy river
I will answer you; I’ll open all these damn cards:
We were young, and our thoughts are light.

You probably, of course, want to know how cool he was there,
Did you give rings with diamonds, well, or cars ...
And I will answer you: it was completely simple,
And he had a heart. And I have pointe shoes and a snow-white tutu.

We had a spacious hall at the end of an old street on the outskirts of the city, on the right side of the sidewalk,
There are the purest full-length mirrors, white ceilings, dim light.
This art, in fact, fell to me from heaven, you know, got it for nothing;
He said ballerinas in the world are more beautiful than none.

He spoke, and all the sounds in real and even bearing worlds ceased at once,
Only the music remained with us, pierced us with the tip of the Achilles spear,
He stood a little at a distance, and reflected in all the mirrors,
He threw up his hands and said to me:
"Do as I do."

And I had nothing to ask the Almighty God for anymore,
Nothing to ask him to condescend
Just about my way
Once became part of his journey.

He said that art must surrender across and along,
He turned on the music louder. She walked through the body
Penetrating into the unconscious, to which it’s impossible to reach just like that,
I was overwhelmed. Performed a divine convertible.
I watched him, looked for the meeting of his eyes in the reflection of mirrors,
He told me: “Cambrai.” And I bent, slipping a little.
He said that he seemed to be waiting for such a wonderful ballerina,
That all his life he was looking for me.

And the music filled the whole space of the hall, the city,
And, it seems, all my infinite soul.
And he repeats: “Breeze. Alonge. ”
He is stately, tall; he is proud
And he shouts to me: “Deep! Breathe deeply! ”
And I was breathing deeply, the air eagerly swallowing my mouth,
Like later, when it began to live deeply,
Sharing a bed with him
Like giving his soul to him later ...

Our love happened to be the most beautiful in the world
As pure as spring water
Tender as mother’s hands at bedtime;
We dreamed what children we would have ...
I ran out on the street light
Under the old bard umbrella
And she was afraid to be late to death, not to be in time at the appointed hour;
We loved as never before and no one before us.

And every time I flew to him en ler,
To tell him how much he loves me infinitely
That I can never live without him
That all life was only a preparation for meeting him
Like a glide path -
Preparing for the big jump.
And he was waiting for me at the doorstep - he shared only a small palisade;

I rushed to his neck, he grabbed me in his arms,
Sleepy, cozy and warm, with the smell of blue heavenly heights.
I watered his flowers; he cooked me breakfast.
Life seemed to be one continuous, long fiction,
That summer, I completely forgot how to think, to realize,
Everything and everything ceased to be important to me.
He was my Teacher, and I am his Student.
He taught me to move, obey, breathe, scream; give everything to the end.
I taught him to possess.

He thought: “One, two, three, four ...
More attentive! Grand Batman. "
And my soul seemed to become wider
And I wanted to obey his words.
And I wanted him to whisper to me in the night, under the moon:
“You are mine, I will not give you to anyone,
You are mine, and you will be with me forever. ”

I have been with him forever. We have lived this eternity.
Eternity, you know, like everything else has a term,
Ours lasted three days longer than the summer;
So they probably decided somewhere in the sky -
He left. He could no longer stay.

He was gentle and light, the steps of his weightless,
Fingers are long, hair is pitch black, curly,
Eyelashes are thick.
Everything seemed so familiar to me in him
It’s like I’ve been with him for a long time,
As if our fates have one author, one sheets.

When he was dying, I stood nearby, at the head of the bed.
He squeezed my hand, not just painfully, but numbly,
He was breathing heavily, “beloved” wheezed for me.
And you say this is bana