Мой взгляд сроднился
с гладью стекла,
за которым зима
из январских туч
крошит белый песок.
Тревога давит висок.
Как много дыма ушло
из-под выдохов дней,
как хочется к ней?
И кто бы дал мне ответ,
какой длины стена
от нее до меня.
Давно изучен каждый штрих,
давно изучен каждый шорох.
Мой невидимый старик
сушит слезы, будто порох.
Заменив окно на потолок,
зрачок застрял на паутине.
Ты не видишь, как на дно
идет мое: "Нет, не покинет".
На циферблате число
стрелки взяло в плен -
это предел.
День уткнулся в восток
на старте и слёг.
Вздремнуть бы часок.
Но, мысли и слух
забыли про сон -
ждут в унисон.
Слепое окно
в своей немоте
твердит о тебе.
Давно изучен каждый штрих,
давно изучен каждый шорох.
Мой невидимый старик
сушит слезы, будто порох.
Заменив окно на потолок,
зрачок застрял на паутине.
Ты не видишь, как на дно
идет мое: "Нет, не покинет"...
My gaze is akin
with a smooth glass,
after which winter
from January clouds
crumbles white sand.
Anxiety crushes the temple.
How much smoke it took
from the exhalation of days
how do you want her?
And who would give me an answer
how long is the wall
from her to me.
Every stroke has long been studied
every rustle has long been studied.
My invisible old man
dries tears like gunpowder.
Replacing the window with the ceiling,
the pupil is stuck on a web.
You do not see how to the bottom
comes mine: "No, he will not leave."
On the dial is the number
the arrows captured -
this is the limit.
Day stumbled east
at the start and slept.
Take a nap for an hour.
But, thoughts and hearing
forgot about the dream -
waiting in unison.
Blind window
in his dumbness
repeats about you.
Every stroke has long been studied
every rustle has long been studied.
My invisible old man
dries tears like gunpowder.
Replacing the window with the ceiling,
the pupil is stuck on a web.
You do not see how to the bottom
comes mine: "No, he will not leave" ...
