Мне больше не впору писать что-то Вам:
вот - грело, горело - и нету!
И стали короткими мне рукава,
и руки объяли планету.
И колокол больше по мне не звонит,
и наше молчанье взаимно.
И так изъязвивший глаза мезонин
остался простым мезонином.
И будто бы по мановенью чьему
не стало ни книжек, ни музык
о нашей истории! Но почему
мой мир стал широк, а не узок?
Я больше не езжу смотреть на Ваш дом,
на собственный не насмотреться.
У Вас в холодильнике виски со льдом
и точно такое же сердце.
Но полно о Вас, Вас и так здесь полно -
в любой из моих предыдущих
написанных книг или снятом кино.
Вы - грех мой, и он мне отпущен!
И в знак изумленья изогнута бровь,
и пальцы вспорхнули по-птичьи...
Мне больше не впору писать про любовь -
есть вещи куда поэтичней.
I no longer fit to write something to you:
here - it was warming, burning - and no!
And my sleeves became short
and hands embraced the planet.
And the bell no longer rings for me
and our silence is mutual.
And so the ulcerated mezzanine
remained a simple mezzanine.
And as if by chance whose
no books or music
about our story! But why
Is my world wide and not narrow?
I don’t go to look at your house anymore,
on your own do not see enough.
You have whiskey in the refrigerator with ice
and exactly the same heart.
But it’s full of you, you are full of it anyway -
in any of my previous
written books or filmed a movie.
You are my sin, and he is forgiven me!
And as a sign of amazement, an eyebrow is bent
and my fingers fluttered like a bird ...
I can’t write about love anymore -
there are much more poetic things.
