Текст песни Тикки Шельен - Келпи в Москве

Скоро полночь
Анна выходит из дома.
Анна берет свою старую сумку,
В сумке лежит буханка черного хлеба,
Хлеб она покупает с утра в монастырской пекарне –
Надо же, день пролежал – и ничуть не черствеет, и пахнет как надо.

В переулке
Тихо, темно и безлюдно.
Тускло блестят жестяные машины.
Анна едва ковыляет, стуча клюкою,
В темной беретке, в пальто порыжевшем, потраченном молью,
Нищая бабка, безродный обломок Москвы, завсегдатай помоек.

Ржавая жесть тополиной листвы бросается ей под ноги,
Анна неспешно бредет по асфальту под сизо-лиловым небом.
По переулку, потом на бульвары - тащится кулем убогим.
Пахнет листвою, лежалым сукном, монастырским хлебом…

Старый тополь.
Прутья вцепились в воздух,
Нет ни машин, ни собак, ни пьяных,
В сумке лежит буханка черного хлеба,
Возле прудов – никого, только Анна, тополь и вязы,
Анна негромко свистит, из воды раздается тихое ржанье.

Плещет холодная мелкая зыбь грязной московской водицы.
Старая Анна подходит к пруду. Сизое небо рядом.
А из воды на горбушку в руках водяная лошадь косится,
Смотрит на Анну и тихо ржет, стережет, провожает взглядом.

Снег не выпал
В это полнолунье.
Анна в воду хлеб кидает,
Хлеб плывет среди размокших листьев,
Лошадь под водою прядает ушами,
Тянется к еде, но на поверхность не выходит…

Анна помнит
как однажды в детстве
Над Москвой ревела буря,
А она бежала по бульвару,
Задыхаясь от листвы, песка и ветра,
А над нею мчались кони, всадники, собаки…

Хлеб постепенно идет ко дну, лошадь почти не видно.
Анна, вздыхая, плетется домой, в переулок пустой и гулкий.
Вряд ли увидятся еще раз, впрочем, гадать-то стыдно.
Стынет водица в темном пруду, шуршат тополя в проулке.

Midnight soon
Anna leaves the house.
Anna takes her old bag
In a bag lies a loaf of black bread,
She buys bread in the morning at the monastery bakery -
Wow, the day lay - and does not grow stale, and smells right.

In the alley
Quiet, dark and deserted.
Tin cars shine dimly.
Anna barely waddles, knocking with a stick,
In a dark beret, in a coat turned red, spent by a moth,
Beggar grandmother, rootless fragment of Moscow, a regular in garbage dumps.

The rusty tin of poplar leaves falls at her feet,
Anna slowly walks along the asphalt under the sisy-purple sky.
On the lane, then on the boulevards - dragging a wretched kulm.
It smells of foliage, stained cloth, monastery bread ...

Old poplar.
The rods clung to the air
No cars, no dogs, no drunk
In a bag lies a loaf of black bread,
Near the ponds - nobody, only Anna, poplar and elms,
Anna whistles softly, a quiet neigh is heard from the water.

The cold shallow swell of dirty Moscow voditsa splashes.
Old Anna comes to the pond. The blue sky is near.
And from the water to the hump in the hands of the water horse squint,
He looks at Anna and quietly laughs, guards, follows his gaze.

The snow didn’t fall
In this full moon.
Anna throws bread into the water,
Bread is floating among the soaked leaves
A horse under water spins its ears,
He reaches for food, but does not come to the surface ...

Anna remembers
as once in childhood
A storm roared over Moscow
And she ran along the boulevard
Choking on foliage, sand and wind
And horses, riders, dogs rushed over her ...

Bread is gradually sinking, the horse is almost invisible.
Anna, sighing, weaves home, into an alley empty and booming.
It is unlikely to see again, however, it’s a shame to guess.
The voditsa gets cold in a dark pond, the poplars rustle in the alley.