Текст песни Тимур Шаов - МУ-МУзикл или играем Тургенева

Играем Тургенева. Мумузикл.

По зрелищу хорошему скучая,
Искусства театрального взыскуя,
Смотрел я гамлетов, макбетов, прочих чаек.
Что о театре вам сказать могу я?
С парковками, во-первых, хреновато
В Ленкоме, на Таганке, в Маяковке.
Ведь Станиславский говорил когда-то:
«Театр начинается...» с парковки.

Спектакли тоже, скажем так, не гениальны.
Ну, вяло. Слабо. Мелко Не цепляет.
Прочтенье классики стандартно и банально.
Ну, кто так ставит? Ну, кто так играет?!
Бездарно. Скучно. Пыльно как в могиле.
А ведь Станиславский с Немировичем писали:
«Театр это вам не фигли-мигли,
Театр это вам не трали-вали».

А не проявить ли мне инициативу снизу?
И не поставить ли спектакль самому?
Организую я, пожалуй, антрепризу,
И замахнусь-ка я, пожалуй, на «Муму».

В этой драме столько страсти,
Философии и грусти.
Там о конформизме и о власти,
О королях и о капусте.
И о чем молчит Герасим,
И зачем собака лает.
Что хотел сказать нам классик?
А тут ведь, хрен же его знает.

Смешаем Брехта, Товстоногова и Брука,
Разбавим Эфросом, потом добавим Штайна.
Муму пусть будет ни кобель, ни сука:
Должна быть в женщине какая-нибудь тайна.

И пожеланье для господ актеров
Играть на стыке драматизма и гротеска.
Ах, как сыграли бы Меркурьев или Кторов...
Кем заменить? Безруков да Хабенский.

А сценография пусть будет лапидарной,
Концептуальной, в стиле черного квадрата.
Стоят ворота, а на них замок амбарный,
Как аллегория - мол, свободы нет, ребята.
А нам не нужен реализм залежалый,
У нас не будет самоваров и медведей.
И в действие введу я хор, пожалуй,
По типу хора греческих трагедий.

Кто там сказал:
Времен распалась связь?
А черта с два.
Начнем же, помолясь.

Действие первое. Усадьба барыни.

Поет хор:
На горе стоит ветла,
Под горой пылит подвода.
Тяжела ты, тяжела
Жизнь трудящего народа.

Птичка божья: чик-чирик,
Ей на воле всё веселье.
А бедняга наш мужик
Жнет и сеет, жнет и сеет,
Жнет и сеет!

А с другой-то стороны
Есть порты и есть онучи.
Каша есть, а то блины.
Баба есть, на всякий случай.

Отпахал, напился пьян,
Да, и дрыхни до восхода.
Так на хрена козе баян,
А крестьянину свобода.

А секут нас, слава Богу, через день
А за нашу нерадивость да за лень.
Выправляется хаЛактер наш дурной,
И за все спасибо Барыне родной!
Наша Барыня красива и умна.
Справедливая и строгая она.
Ой, какое ты смиренное, признательное
Коллективное ты наше бессознательное.

Входит Барыня.

Мой муж покойный был изрядным либералом.
Был книгочей, философ, в общем, балабол.
И юбки девкам дворовым не задирал он,
И мужиков принципиально не порол.

Права, свободы, паче просвещенье мира.
Бывало дворню созовет в господский зал,
Им Сумарокова читает, Кантемира.
А те в испуге только пучили глаза.

Мужик непоротый теряет ориентиры,
К работе хладен, в голове разброд.
Хозяйству вред один от этих кантемиров,
От сумароковых падеж и недород.

А свобода – суть отрава,
Вольтерьянство наносное.
Человек имеет право,
И это право – крепостное.

Входит дворецкий Гаврила.

Барыня:
Ну что народ?
Гаврила:
Народ поет о том как славно он живет
Под Вашим чутким, извиняюсь, руководством.
Барыня:
Но-но, да ты гляди мне, не юродствуй.
Гаврила:
Да как же можно-с, Боже упаси!
Барыня:
Ладно, слушай сюда.

Герасим, дворник наш, завел отвратнейшую псинку.
Муму сует повсюду свой поганый мокрый нос,
И лает, лает на меня как на простолюдинку.
Она ведь тем мою сакральность ставит под вопрос.

Ты мне скажи: я власть или не власть?
Гаврила:
Власть.
Барыня:
А что ж она тут разевает пасть!

Поговори с башмачником, ну с этим, Капитоном.
Он рожа прохиндейская, мерзавец и бандит.
Он с детства хулиганом рос, шатался по притонам.
Пусть он вопрос с собачкой окончательно решит.

We play Turgenev. Mumusic.

Missing the sight,
The arts of theatrical exacting,
I watched hamlets, macbets, other gulls.
What can I tell you about the theater?
With parking, firstly, it’s bad
In Lenkom, on Taganka, in Mayakovka.
After all, Stanislavsky once said:
“The theater begins ...” from the parking lot.

Performances, too, let's say, are not brilliant.
Well, sluggish. Weakly. Finely Not catchy.
Reading the classics is standard and trite.
Well, who puts that? Well, who plays like that ?!
Mediocre. Boring. Dusty like in a grave.
But Stanislavsky and Nemirovich wrote:
“The theater is not blast-blink,
The theater didn’t trawl you. ”

But do not show me the initiative from below?
And do not put on a play yourself?
I’ll probably organize an entreprise,
And I swear, perhaps, to the Mumu.

There is so much passion in this drama
Philosophy and sadness.
There about conformism and power,
About kings and cabbage.
And what Gerasim is silent about,
And why the dog barks.
What did the classic want to tell us?
But then, hell knows him.

Mix Brecht, Tovstonogov and Brook,
Dilute with Efros, then add Stein.
Let Mumu be neither a male nor a female:
There must be some secret in the woman.

And a wish for the gentlemen of the actors
Play at the junction of drama and grotesque.
Ah, how Mercury or Ktorov would play ...
Who to replace? Bezrukov and Khabensky.

And let scenography be lapidary,
Conceptual, in the style of a black square.
There are gates, and on them is a barn castle,
Like an allegory - they say there is no freedom, guys.
And we don’t need stale realism,
We will not have samovars and bears.
And I’ll introduce the choir, perhaps
By the type of choir of Greek tragedies.

Who said there:
Times broke the connection?
A hell with two.
Let's start by praying.

The first action. The manor of the lady.

The choir sings:
There are sands on the mountain
Under the mountain dust supply.
Heavy, heavy
The life of a working people.

The bird of God: chick-tweet,
She has all the fun in the wild.
And poor man is our man
Reaps and sows, reaps and sows,
Reaps and sows!

And on the other hand
There are ports and there are onuchs.
There’s porridge, otherwise pancakes.
Baba is, just in case.

Plowed, drunk drunk
Yes, and breathe before sunrise.
So on horseradish goat button accordion,
And the peasant freedom.

And slaughter us, thank God, in a day
And for our negligence and for laziness.
Our bad haklakter is getting better,
And for all thanks to my dear Baryna!
Our Lady is beautiful and smart.
Fair and strict she.
Oh, what a humble, appreciative you are.
Collective you are our unconscious.

The Lady enters.

My deceased husband was a fair liberal.
He was a little book, a philosopher, in general, a balabol.
And he didn’t lift skirts for girls in the yard,
And men basically did not flog.

Rights, freedoms, more enlightenment of the world.
Sometimes the court would call in the master’s hall,
They read Sumarokova, Cantemira.
And those in fear only poked their eyes.

A man who’s not long is losing his bearings,
It’s cold for work, there’s confusion in my head.
One farm is harmed by these cantemirs,
From Sumarokov deaths and infirmities.

And freedom is the essence of poison
Volterianism is alluvial.
Man has the right
And this right is serfdom.

Gavril’s butler enters.

Lady:
Well, what are the people?
Gavril:
The people sings about how gloriously he lives
Under your sensitive, sorry, guidance.
Lady:
But, but, look, don’t fool around.
Gavril:
But how can it be, sir, God forbid!
Lady:
Okay, listen here.

Gerasim, our janitor, started a disgusting dog.
Mumu sticks his filthy wet nose all over,
And barks, barks at me like a commoner.
She does question my sacredness.

Tell me: am I power or not power?
Gavril:
Power.
Lady:
Why is she opening her mouth!

Talk to the shoemaker, well, with this, Capiton.
He is a pro-Indian mug, a bastard and a bandit.
From childhood he grew up a bully, staggered by dens.
Let him finally solve the issue with the dog.