Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал кликуху и номер гвоздем в бараке,
я жил у моря, даже играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
я трижды тонул, дважды бывал распорот.
Я бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя всё ,что сызнова входит в моду,
я сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
И Только с горем чувствую я теперь солидарность.
Но пока мой рот не забили желтой глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
я жрал хлеб отчаянья, не оставляя корок.
Я позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
и вот я перешел на шепот.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
И Только с горем чувствую я теперь солидарность.
Но пока мой рот не забили желтой глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
I entered instead of wild beast in a cage,
Lived clikuhu and nail number in the barrack,
I lived by the sea, even played roulette,
Dinted Damn knows with whom in the Thrake.
From the height of the glacier, I went around Polmir,
I tried three times, twice came the risk.
I threw the country that I spawned me.
From the forgets, I can be a city.
I walked in the steppes, remembering the cries of Gunna,
I put on everything that Syznov enters the fashion,
I sow rye, covered with black tol
And only dry water did not drink.
What tell me about life? What was long.
And only with grief I now feel solidarity.
But while my mouth did not score yellow clay,
Only gratitude will be heard from it.
I let in my dreams a blunt convoy pupil,
I crushed the bread of despair, not leaving the crust.
I allowed my ligaments all the sounds, in addition to being war;
And so I switched to the whisper.
What tell me about life? What was long.
And only with grief I now feel solidarity.
But while my mouth did not score yellow clay,
Only gratitude will be heard from it.
