Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний,
в случайный.
Я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний,
в случайный.
Последний троллейбус, по улице мчи,
верши по бульварам круженье,
чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье,
крушенье.
Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье,
крушенье.
Полночный троллейбус, мне дверь отвори!
Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры - матросы твои -
приходят
на помощь.
Твои пассажиры - матросы твои -
приходят
на помощь.
Я с ними не раз уходил от беды,
я к ним прикасался плечами...
Как много, представьте себе, доброты
в молчаньи,
в молчаньи.
Как много, представьте себе, доброты
в молчаньи,
в молчаньи.
Последний троллейбус плывет по Москве.
Москва, как река, затухает;
и боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает,
стихает.
И боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает,
стихает...
When I can’t overcome the trouble
when despair comes
I sit on the blue trolley on the go,
in the last
in random.
I sit in the blue trolley on the go,
in the last
in random.
The last trolleybus, on the street mchi,
vertices along the boulevards
to pick up all the victims in the night
wreck
wreck.
To pick up all the victims in the night
wreck
wreck.
Midnight trolley, open the door for me!
I know how chilly midnight
your passengers - your sailors -
come
for help.
Your passengers - your sailors -
come
for help.
I have repeatedly gone from trouble with them,
I touched them with my shoulders ...
How much imagine kindness
in silence
in silence.
How much imagine kindness
in silence
in silence.
The last trolleybus is sailing around Moscow.
Moscow, like a river, is dying out;
and the pain that pounded in the temple with a pestle,
subsides
subsides.
And the pain that pounded in the temple with a pestle,
subsides
subsides ...
