Текст песни Белла Ахмадулина - Ёлка в больничном коридоре

В коридоре больничном поставили елку. Она
и сама смущена, что попала в обитель страданий.
В край окна моего ленинградская входит луна
и недолго стоит: много окон и много стояний.

К той старухе, что бойко бедует на свете одна,
переходит луна, и доносится шорох стараний
утаить от соседок, от злого непрочного сна
нарушенье порядка, оплошность запретных рыданий.

Всем больным стало хуже. Но все же – канун Рождества.
Завтра кто-то дождется известий, гостинцев, свиданий.
Жизнь со смертью – в соседях. Каталка всегда не пуста –
лифт в ночи отскрипит равномерность ее упаданий.

Вечно радуйся, Дево! Младенца ты в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
но они так важны, так огромны, так несть им числа,
что прощен и утешен безвестный затворник подвальный.

Даже здесь, в коридоре, где елка – причина для слез
(не хотели ее, да сестра заносить повелела),
сердце бьется и слушает, и – раздалось, донеслось:
– Эй, очнитесь! Взгляните – восходит Звезда Вифлеема.

Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
поспешанье волхвов и неопытной матери локоть,
упасавший младенца с отметиной чудной во лбу.
Остальное – лишь вздор, затянувшейся лжи мимолетность.

Этой плоти больной, изврежденной трудом и войной,
что нужней и отрадней столь просто описанной сцены?
Но корят – то вином, то другою какою виной
и питают умы рыбьей костью обглоданной схемы.

Я смотрела, как день занимался в десятом часу:
каплей был и блестел, как бессмысленный черный фонарик, –
там, в окне и вовне. Но прислышалось общему сну:
в колокольчик на елке названивал крошка-звонарик.

Занимавшийся день был так слаб, неумел, неказист.
Цвет – был меньше, чем розовый: родом из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий и жалобный крестик.

А как стали вставать, с неохотой глаза открывать,
вдоль метели пронесся трамвай, изнутри золотистый.
Все столпились у окон, как дети: – Вот это трамвай!
Словно окунь, ушедший с крючка: весь пятнистый, огнистый.

Сели завтракать, спорили, вскоре устали, легли.
Из окна вид таков, что невидимости Ленинграда
или невидали мне достанет для слез и любви.
– Вам не надо чего-нибудь? – Нет, ничего нам не надо.

Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре смотрю на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В День Рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!

In the corridor, the hospital put the Christmas tree. She
And herself is confused that he fell into the abode of suffering.
In the edge of the window of my Leningradskaya enters the moon
And not long: many windows and a lot of standing.

To the old woman that Boyko worst in the world
Moon passes, and the risk of effort
Calculate from neighbors from evil fragile sleep
A violation of order, the oversight of the forbidden sobs.

All patients became worse. But still - Christmas Eve.
Tomorrow someone will wait for news, hotels, dates.
Life with death is in neighbors. The wheelchair is always not empty -
The elevator in the night will remove the uniformity of its decades.

Always rejoice, devo! Baby you brought in the night.
The foundations of others are not left for hope
But they are so important, so huge, so bear them,
What is forgiven and comfortable observed basement.

Even here, in the corridor, where the tree - the reason for tears
(they did not want her, yes sister to bring commanded),
The heart beats and listens, and - it rang out, came:
- Hey, turn! Take a look - the star of Bethlehem rises.

Significantly one thing: the reserved cow in Klelev,
Sensucky of Magi and inexperienced Mother elbow,
A fallen baby with a marked wonderful forehead.
The rest is only nonsense, tightened lies.

This flesh of the patient, reminisked by labor and war,
What do you need and more just described the scene?
But cores - then wine, then what kind of wine
and nourish the minds of the fishing bone of the uniform scheme.

I watched the day did in the tenth hour:
The drop was and glittered, like a meaningless black flashlight, -
There, in the window and outside. But she was seamless to sleep:
In the bell on the Christmas tree called the crumb-ring.

The day the day was so weak, inept, non-zeiste.
Color - it was less than pink: come from timid, not sharp.
So on the maiden neck can flicker amethyst.
All sat down, looking at the meek and plaintive cross.

And how began to get up, with reluctance to open,
Tram along the blizzard, excited golden.
Everyone crowded windows like children: - This is a tram!
Like perch, gone from the hook: all spotted, soft.

Sake breakfast, argued, soon tired, lay down.
From the window, the view is such that the invisibility of Leningrad
Or you will not be unprecedented for tears and love.
- You do not need something? - No, we do not need anything.

I have long been a long time that my essays are empty.
Welcome writer, looking at fellow citizens in the corridor.
Mother of God! Long! Son about the same asking.
On the birthday of his birthday, I give him to pray and cry for everyone!