Опять, опять в степном просторном чреве,
В родном краю курганов и ветров,
Вселенский шум родившихся кочевий
И пламя дымное раскинутых костров.
Звенит, как встарь, над Манычем осока,
В степях Хопра свистит седой ковыль,
И поднимает густо и высоко
Горячий ветер над ордою пыль.
Кочует новая, упрямая, слепая,
Шибаясь костяком по степовой груди...
Но голод по следам Тимура и Мамая
Ей кажет точно старые пути.
И дряхлый мир, прижавшись у истока
Пустынных лет, в последний жуткий раз
Увидит в воротах грядущего Востока
Голодный блеск косых и жадных глаз...
Николай Туроверов.
Again, again in the spacious steppe womb,
In the native land of mounds and winds,
The universal noise of born nomads
And the smoky flames of open fires.
Ringing, as of old, sedge over Manych,
Gray feather grass whistles in the steppes of Khopra,
And it raises thick and high
Hot wind over the horde of dust.
A new, stubborn, blind wandering,
Shuffling bone along the steppe chest ...
But hunger in the footsteps of Timur and Mamai
It seems to her like the old ways.
And the decrepit world, huddled at the source
Deserted years, last terrible time
Will see at the gates of the coming East
The hungry glint of slanting and greedy eyes ...
Nikolay Turoverov.
