На дне самой глубокой реки, мы безмолвно лежим.
Захрипели немые киты, ухмыльнулся седой кашалот.
Ихтиандр, нахмурился, сник, криазот вытекает из жил.
Мы с тобой погружаемся в ил, в зубы адских Стигийских болот.
По дну самой усопшей земли, спотыкаясь идем.
Равнодушно глотая дерьмо, выдыхая в туман CO2.
А прохожие метят ножом, а Христос на позорном кресте,
Мы с тобою бредем в темноте, и бросаем на ветер слова.
На дне самых усопших небес, мы беспечно сидим.
Нам Гагары сплетут пароход, из цветочных лохмотьев зари.
Мы трубили, но мир глух на крик, изнурительно скалом поем.
Но мы верим, надеемся, ждем, наши слезы зажгут фонари.
На дне самых высоких небес, наши слезы зажгут фонари
At the bottom of the deepest river, we are silent.
Mine whales stuck, grinned gray cough.
Ihtyander, frowned, the Snik, Crypazot follows from the lived.
We are immersed in Il, in the teeth of the hellish sting swamps.
For the bottom of the deceased land, stumbling go.
Indifferently polly shit, exhaled into the fog CO2.
And the passers-by sweat the knife, and Christ on a shameful cross,
We are delivered to you in the dark, and throw words to the wind.
At the bottom of the most departed heaven, we are carelessly sitting.
We are gagars, the steamer falls away from the flower lochettev dawn.
We drum down, but the world is deaf on a cry, we sing in a gubious clock.
But we believe, hopefully, we are waiting for our tears lit lights.
At the bottom of the highest heavens, our tears will lit lights
